Далекие огни

«Пошла враскат жизнь Дементьевых», — думал Фома Гаврилович. Было чего-то жаль, было обидно за судьбу всей семьи. Фома Гаврилович чувствовал себя так, будто долгое время шел впотьмах, а потом очнулся и увидел себя одиноким, заброшенным. Каждый день он ходил по этим рельсам до соседней будки и обратно, а жизнь все тридцать лет бежала мимо, как шумные, населенные неизвестными людьми поезда. Фоме Гавриловичу стало тоскливо и страшно. Сердце его билось трудно и часто. Ему казалось, что и умрет он на рельсах одиноким, никому не нужным.

Послышался гул, — Фома Гаврилович встал. Желтые глаза паровоза надвинулись из тьмы со стороны Подгорска. Начали подрагивать рельсы. Фома Гаврилович выпрямился, поднял фонарь: путь свободен!

Поезд шел на подъем, набирая скорость. Все слышнее стонала земля. Черная стальная громадина, дыша теплом, с грохотом пронеслась мимо. За паровозом, торопливо постукивая, побежали вагоны.

Прогремел последний вагон. Фома Гаврилович повернулся, посветил вслед.

«Путь свободен, путь исправлен!» — словно кричал своим светом вслед поезду фонарь Фомы Гавриловича, а руке было тяжело и сердцу беспокойно.

V

Это было первое утро, когда Володю Дементьева разбудили раньше обычного часа. Марийка первая бесцеремонно посягнула на свободу брата.

Огненно-розовый восход горел в узком окне будки. На деревянном диванчике, поджав колени, спал Володя. Марийка дернула его за ногу. Юноша поежился, натянул на голову пестрое лоскутное одеяло. Марийка засмеялась, рванула за голую пятку еще раз. Володя замычал, брыкнулся. Марийка не отставала.

— Эй ты, гимназист! Подымайся — картошку копать пойдем.

«Какую картошку? Что за чепуха?» Володя вскакивает и сердитыми недоумевающими глазами смотрит на сестру.

— Чего балуешься? А то как садану по зубам! — кричит он хриплым спросонья голосом и собирается лягнуть сестру ногой.

— Ты видал его!.. — Марийка, смеясь, норовит поймать брата за ногу. — Барин какой! Вставай, тебе говорят. Ма-ама!

В дверь просовывается строгое лицо матери, Володя слышит ее укоризненный голос:

— Вставай, сынок. Поможешь копать картошку.

«Ах, да… — вспоминает Володя вчерашнее. — Картошка, помидоры, капуста — не все ли теперь равно…»

Не глядя на сестру, он натягивает запыленные башмаки, думает: «…Зина сегодня уезжает, а я, может быть, совсем напрасно обидел ее. Подвернулся же этот Алешка со своими пакостными сплетнями. Неужели так и не придется увидеть ее?»

Мутно-голубое небо опрокинулось над выжженной желто-серой степью. Между двух посадок, недалеко от будки, — картофельное поле, даровой кусок земли из так называемой полосы отчуждения. Шуршат на ветру сухие, точно бумажные, листья кукурузы, пряно пахнет укроп, со станичных бахчей, расположенных рядом с огородом Дементьевых, притекает дразнящий запах солнечно-желтых дынь.

Володя и Марийка часто поглядывают на запретное поле, облизывают сухие губы: эх, попробовать бы спелого сочного арбуза! Володя уже раза два подмигнул сестре, лукаво скосил глаз в сторону бахчи.

Так хочется пить! Так суха от длительного бездождья земля! Лопата врезается в нее с трудом, а когда отваливается черствый ком, в лицо ударяет пресной горячей пылью. Пока Марийка выбирает розово-бледные картофелины, можно на минутку разогнуть спину, сорвать и бросить в рот горсть черных сладковатых ягод паслена.

Варвара Васильевна проворно роет землю, не пропуская ни одного засохшего картофельного куста, черными от земли пальцами ловко выбирает серые клубни, бросает в ведро. Она молчит, губы ее плотно сжаты. Точно след какой-то глубокой думы навсегда застыл на ее морщинистом лице. Не отставая от матери, идет Марийка, согнув тонкий девичий стан. Старенькое ситцевое платье еле достает до колен, голые загорелые ноги все в пыли и царапинах. Лицо обвязано платком, только блестят черные лукавые глаза… В старательно заплетенных косичках, болтающихся на спине, торчат розовые ленты и лиловые цветы бессмертника.

Марийка резким, звонким голосом затягивает песню. И опять встает в памяти Володи светлый и прохладный вестибюль Подгорской гимназии, последняя горькая встреча с Зиной, и опять хватает за сердце тоска. Серое картофельное поле кажется таким скучным и печальным, что хочется упасть на жесткую, прокаленную летним солнцем землю и плакать безудержно, по-детски…

Володя со злобой воткнул в землю лопату.

— Марийка, хочешь арбуза? — шепнул он на ухо сестре.

Марийка только усмехнулась. Володя, пригибаясь, побежал к посадке. Не прошло и пяти минут, как он уже призывно махал сестре рукой из запыленных кустов дикой маслины, показывая из-под полы рубахи крупный белобокий арбуз.

— Ну и деточки, — проворчала Варвара Васильевна, опасливо оглядываясь. — Увидют казаки — будет вам…

Марийка бросила лопату, смиренно лукавя глазами, сказала:

— А ты, мамка, с нами покушай арбузика… Ой, и пить же хочется! Идем, мамуня…

— Иди, иди, бесстыжая, а я сейчас… — усмехнулась мать. Не переставая оглядываться, она подрыла еще один картофельный куст и только тогда оставила лопату.