Далекие огни

Ясенский, Синебрюхов и Антипа Григорьевич ходили по насыпи, осматривая путь. Ясенский рассеянно слушал дорожного мастера, устало позевывал, нетерпеливо поглядывая в сторону будки.

— Я прошу, господин Ясенский, обратить внимание, — назойливо сипел Антипа Григорьевич. — Каждый ливень уносит отсюда сотни кубов балласта. Балласт не держится здесь, так?

— Да, да… Ну и что же? — рассеянно кивал головой Ясенский.

— А про то говорю, что, когда после ливня едешь, рельсы со шпалами висят в воздухе. Вот этаким манером, — Антипа Григорьевич нагнулся, показал шаблоном, как висят рельсы. — Того гляди, поезда поваляем на этой проклятой версте. Перегон закрываем после размывов на несколько часов… Разве это дело? Подбиваем, подбиваем без конца, а толчки как были, так и остаются. Штопка балластом без пользы… А вот щебенка — это великолепное дело, так? Заменить балласт щебнем. Прошу, господин начальник, назначить рабочий поезд и вагончиков пять щебенки.

— Запишите, Борис Сергеевич, — зевнув, устало бросил Ясенский.

Они подходили к шлагбауму.

У переезда стояла Марийка. Черные глаза ее напряженно следили за приближением комиссии. Темные волосы с вплетенной в них алой ленточкой, как черный дым, клубились вокруг маленькой головы, развеваемые легким ветром.

— Какая красавица! — увидев ее, сразу оживился Ясенский. Не дочь ли это Дементьева?

— Так точно, дочь, — пояснил Антипа Григорьевич, дергая бородку. Так что, господин начальник, с техниками я никак не столкуюсь… А щебень здесь первейшая необходимость. Зарезала нас эта проклятая верста…

— Хорошо, хорошо, — пообещал начальник участка, не спуская глаз со стройных смуглых ног Марийки. — Рабочий поезд будет назначен…

«Живет же в степи этакое создание… А потом выйдет замуж за какого-нибудь ремонтного рабочего, нарожает детей, будет ходить грязная и брюхатая. Однако она изрядно напугана… Черт бы побрал этого ротмистра…»

Метнув на Ясенского нелюдимый взгляд, Марийка убежала в палисадник.

Ясенский задумчиво посмотрел ей вслед.

— Вот и наш уважаемый ротмистр. Вид у него прямо-таки победоносный, — сказал Ясенский. — Дорожный мастер, оставьте нас, садитесь в вагон.

Антипа Григорьевич ушел.

— Я готов. Моя миссия окончена, господа, — подходя, важно сообщил Дубинский. — Владислав Казимирович, извольте посмотреть.

Торжествующе усмехаясь, ротмистр развернул одну из книг, поднес к лицу Ясенского.

— Читайте, кому принадлежат эти книги!

— Михаил Степанович Ковригин… Ничего не понимаю…

— Знакомая фамилия, не правда ли?

— Позвольте, арестованный учитель… Не может быть… Как попали сюда его книги? — удивился Ясенский.

— Очень просто. Сын Дементьевой учился в железнодорожном училище. Ну, и вышеозначенный педагог оказывал ему свое просвещенное покровительство.

— Да, но содержание книг не представляет ничего запретного. Максим Горький, Гарин-Михайловский… Кто не читает этих книг?

— Э, нет, любезный Владислав Казимирович, — поднял палец Дубинский. — Они начинают с Горького или, скажем, с Виктора Гюго, вводят, так сказать, юношей в курс, а потом уже переходят к более ядовитой пище. Смею вас уверить, что это так. Сын путевого сторожа почитывает книжечки, которыми снабжает его педагог-крамольник. И, согласитесь сами, не полезно ли вовремя прекратить доступ в эту будку более вредоносной пищи. И путевому сторожу Дементьеву будет спокойнее, и столь любознательного юношу мы избавим в будущем от неприятностей. И вам, Владислав Казимирович, меньше хлопот…

— Но я одного не понимаю — какая связь всего этого с происшествием на сто четвертой версте? — раздраженно спросил Ясенский.

— Вот это мы и пытаемся установить. Но это, как вы сами заметили, Владислав Казимирович, относится только к нашей компетенции.

— Вы очень любезны, господин ротмистр, — насмешливо поклонился Ясенский. — Нам пора садиться в вагон, господа.

XIV

Служебный поезд возвращался на станцию Овражное. Ясенский прошел в свое купе, отдернул штору и, открыв окно, откинулся на мягкое сиденье. Напитанный ароматом сена и высохших кукурузных полей ветерок заструился по купе, заиграл бахромой бархатной шторы. Владислав Казимирович глубоко вздохнул. Он любил летние поездки по линии в благоустроенном уютном вагоне, любил смотреть из окна на тонущие в синеве степные дали на красные железнодорожные будки с выбеленными изгородями вокруг вишневых палисадников, на сумрачных путевых сторожей и растрепанных переездных сторожих, вытягивающихся в струнку, когда проходит служебный поезд; любил больше из желания развлечься, чем из деловой необходимости нагонять страх на дорожных мастеров и артельных старост.