Далекие огни

Пошатываясь, как после долгой изнурительной болезни, Володя вышел из вокзала, присел на ступеньку подъезда. Скупо озаренная электрическим светом привокзальная площадь качалась перед его глазами. За нею в густой синеве сумерек вырисовывались темные очертания домов, колокольня собора. Было уже поздно, и Володя не знал, куда идти. Поезда на Овражное все ушли, идти в депо и ожидать там резервного паровоза не было сил. Только теперь он понял, что страшно голоден и так ослабел, что колени дрожат. К тому же вечер был холодный и сырой, и Володя, выехавший из дому в одной рубашке, цокотал зубами.

Ощущение безразличия и отупения не оставляло его. Напутствие ротмистра словно опутало какими-то цепкими сетями, из которых не вырваться… Грязный потолок камеры, казалось, все еще давил на него.

Слоняясь по улице и дрожа от озноба, Володя решил, наконец, идти в больницу к отцу. К Марийке он пойти не мог, потому что не знал, где живут Ясенские. Дойдя до угла улицы, он повернул обратно. Яркие огни вдруг ослепили его. Он поднял голову и прочитал вывеску:

«Женская гимназия В. М. Врублевской». Володя так и замер на месте. Это была частная гимназия, в которой училась Зина Полуянова. Высокие окна бросали на влажную мостовую теплые квадраты света. Он постоял с минуту, глядя на окна, опустив голову и сутулясь, побрел дальше. Озноб бил все сильнее.

Впереди послышались девичьи голоса, легкое постукивание каблучков. Он еще ниже нагнул голову. Прямо на него, отделившись от компании подруг, шла Зина. У Володи дыхание сперло от волнения. Он сразу узнал ее, хотел спрятаться, убежать, но не успел. Зина стояла перед ним, смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Воля, ты? — изумленно спросила девушка.

Он болезненно улыбнулся, смущенно одернул рубашку.

— Что с тобой? Ты болен? Почему ты здесь?

Зина схватила его за руку, заглянула в измученное лицо.

— Да говори же? Что случилось?

— Меня только что выпустили жандармы… Я четыре дня сидел в арестантской…

— В какой арестантской? За что?

В голосе Зины послышался испуг.

А по телу Володи уже разливалась знакомая теплота. Перед ним были серые ласковые глаза, милое, казавшееся таким родным, лицо в веснушках, тяжелые рыжие косы свисали из-под белой шапочки на спину… Стараясь сдержать волнение, он сказал:

— Мне надо идти искать ночлега. Отец мой в больнице. Я пойду к нему.

— Уже поздно, тебя не пустят в больницу. Пойдем к моей тете. Я у нее живу.

Зина схватила Володю за руку. Он шел, как в чаду, забыв обо всем на свете.

— Я не сержусь на тебя за тот вечер… Хотя ты был грубый, несносный. Я даже хотела писать тебе письмо. Однако вид у тебя, действительно, ужасный, — на ходу сокрушенно оглядывала Зина Володю. — Ты все мне расскажешь, все, все.

У темного парадного хода Зина нажала кнопку звонка. В переулке стояли высокие тополи. Под ногами шуршала их опавшая клеенчатая листва. Володя нагнулся, взял один влажный холодный лист, положил в карман… «На память», — решил он.

Горький запах осеннего вечера наполнял улицу. Все, что произошло дальше, Володя ощущал, как сквозь смутную дрему.

Высокая женщина, с темной шапкой курчавых волос и поблекшим, но все еще красивым лицом, поливала из кувшина на вихрастую намыленную голову Володи. Зина стояла тут же с полотенцем в руках, весело щебетала:

— Тетя, милая… Он четыре дня сидел у жандармов. Тетя, он голодный. Его надо накормить.

— Ладно, ладно, не болтай много. Смотри, как бы тебя самое не посадили жандармы… Вытирайтесь, молодой человек… Рано с жандармами знакомитесь…

В уютной теплой комнате, с висящей над столом бронзовой люстрой и темными портретами на стенах, пили чай…

Володя уплетал пирожки, бутерброды, исподлобья посматривал то на хозяйку, то на Зину.

Когда Валентина Андреевна (так звали курчавоволосую женщину) попросила рассказать обо всем, он серьезно ответил:

— Я могу рассказать об этом только Зине.

— Подумаешь, какая тайна, — засмеялась Валентина Андреевна.

— Тетя, ну, а если не может? Если это секрет? — вмешалась Зина.

— Ладно, ладно. Молоды еще так отвечать старшим. Если бы почаще выкладывали нам свои тайны, меньше глупостей делали бы.

Володя покраснел.

— И вечно ты со своими нравоучениями, — нахмурилась Зина.

Он с благодарностью взглянул на нее. В темно-сером с пелериной и фартучком платье, с нежно розовым, по-детски припухлым ртом, она казалась ему особенно красивой.

— Тетя, разреши мне увести Володю в свою комнату, — после чая попросила Зина.

— Ты отдохнуть дала бы гостю, — недовольно ответила Валентина Андреевна. — Ляжете здесь на диване, молодой человек.

Володя, смущенный, встал из-за стола. Зина обхватила тонкими руками шею женщины, приподнявшись на цыпочки, поцеловала ее в щеку:

— Тетя, не сердись…

И вот они в маленькой комнатке. Сияющая белизной узкая кровать, столик с зеркальцем, этажерка с книгами. Комнатка словно полна чистого, мягкого свечения… На столике лампа с зеленым абажуром. Со стены строго и важно глядит портрет Валентины Андреевны.