Далекие огни

Володя не знает, куда девать руки, куда сесть. Все что комната, улыбающаяся Зина, звезды в темном окне — так неожиданно. Грязная камера, избитый смазчик, грубость жандармов, допрос ротмистра — было ли все это? Или это только приснилось ему?

Вот-вот все развеется, как розовый туман майского утра. И опять нахлынет мрак, навалится беспросветная скука.

Зина сидит на кровати, изумленно раскрыв глаза… Володя рассказывает. Голос его звучит все взволнованнее. Вот он берет фуражку, достает из-за подкладки письмо Ковригина, запинаясь, прерывистым голосом читает. Голова Зины склонилась к его голове.

Володя рассказывает о шкатулке, об Ольге Степановне, о филере, о допросе, обо всем, что случилось в камере…

— Я не понимаю, зачем они отняли у тебя шкатулку? Разве это — крамола? — шепчет Зина.

Володя не может объяснить. Глаза девушки светятся у самого его лица.

Они молчат несколько минут. Только слышно взволнованное дыхание обоих. Щека Зины вдруг касается лица Володи, ее пальцы начинают перебирать его волосы. И Володе кажется, что он отрывается от земли и летит куда-то в поднебесье.

Прижавшись друг к другу и боясь пошевелиться, они долго сидят молча…

Так продолжается минута, другая, может быть, час… Потом слышится стук, и девушка быстро отстраняется от Володи. В дверях стоит Валентина Андреевна.

— Не пора ли, Зина? Отпускай-ка гостя…

— Тетя, еще минутку.

Володя отворачивает от лампы лицо. Зина смотрит на тетку, как провинившаяся школьница, расплетая и вновь заплетая кончик длинной косы.

— Спать, спать, — строго приказывает Валентина Андреевна. В глазах ее подозрительность и недовольство…

Дверь закрывается.

— Воленька… Вольчоночек, иди… — шепчет Зина и вдруг порывисто целует Володю в щеку.

— Ты не забудешь меня?

— Никогда!

Еще один неловкий быстрый поцелуй, и Зина провожает Володю в соседнюю комнату.

Утром, позавтракав, они выходят на улицу. Золотой погожий день блестит над городом. Вороха янтарно-желтых листьев шуршат под ногами. Володя и Зина несколько смущены, идут молча, на почтительном расстоянии друг от друга.

На углу останавливаются.

Я в гимназию, — не поднимая глаз, говорит Зина. — До свиданья! — и протягивает руку.

— А я домой… В Овражное… До свиданья, Зина.

— Знаешь что? Приезжай в субботу… Здесь же недалеко, всего два часа езды.

— Приеду.

— Обещаешь?

— Обещаю…

— Итак, до субботы…

Пожав руку Володи, Зина уходит, стуча каблучками по панели. Он провожает долгим взглядом ее тонкую фигурку в сером пальто и белой пуховой шапочке… Две золотисто-рыжих косы горят на ее узкой спине, колышутся в такт шагам.

И вдруг в окне дома Володя видит свое отраженье. Как неказисто он одет! Короткие брюки выцвели и вздуваются на коленях пузырями, локти ситцевой рубашки в заплатах, картуз сплюснутый, смешной. Как же он появится в следующий раз перед Зиной в таком костюме?

Его охватывает первое смятение влюбленного. Оказывается, быть любимым не так-то просто: помимо всего, надо еще заботиться и о своем костюме…

Внезапно в жизни юноши наступает день, когда он вдруг чувствует себя возмужалым и взрослым. В такую полосу жизни вступал Володя. Все пережитое за два месяца, все передуманное и перечувствованное как бы подняло его над самим собой.

Приехал он домой вечером и как-то по-новому, сутулясь, вошел в будку. В лице его была задумчивая сосредоточенность. Измученная беспокойством мать заплакала, расспрашивая, почему так долго пробыл он в городе. Но Володя ничего не сказал ей ни о шкатулке, ни об аресте.

— По делам задержался, — сдержанно ответил он. — Был у отца. Сказал — скоро вернется.

— А тут уже от мастера записка была, — сказала Варвара Васильевна, с любопытством и тревогой разглядывая похудевшее лицо сына.

— Ничего. Я ему объясню… Я сегодня же еду в Чайкино.

— Поезжай, сыночек. А то, гляди, уволют с должности-то…

Володя прошел в спаленку, переложил свои книги, достав из кармана сухой тополевый лист, долго разглядывал его, потом засунул в томик Лермонтова, вздохнул.

— Мама, у меня есть другие брюки? — вдруг спросил он из спальни.

— Есть, сынок, старенькие, — ласково ответила Варвара Васильевна.

— Я хочу купить себе новые брюки, мама. Вот получу деньги и куплю.

— Что ты, Воля? У тебя еще и эти неплохие. Там другие еще есть. Подлатаю и будешь носить.

— Мне новые нужно. Я куплю мама… Вот поеду в город и куплю.

— Купи, сынок… Заработал — купи… И то правда — уже вырос из этих-то…

Варвара Васильевна с изумлением смотрела на сына.

В тот же вечер Володя уехал в Чайкино. А в полночь в сенях раздались мерные твердые шаги. В будку вошел Фома Гаврилович. Он показался Варваре Васильевне на целую голову выше прежнего. Побелевшее худое лицо утопало в космах посеребренной бороды, с правого плеча свисал пустой рукав.

Варвара Васильевна вскрикнула, бросилась к мужу.

— Ну-ну, мать… Не надо. Успокойся, Варь… — мягко гудел Фома Гаврилович, потом не выдержал сам и заплакал…

За окном тихо позванивали телеграфные провода, изредка с бешеным шумом проносились поезда.

Фома Гаврилович сидел за столом, рассказывал о больничной жизни.