Далекие Шатры

Якуб-хан был бесхребетным человеком, не обладавшим даже малой долей пылкого темперамента и железной воли своего деда, великого Дост Мухаммеда, и не унаследовавшим почти (или вовсе) никаких хороших качеств от своего злосчастного отца, покойного Шир Али, из которого вышел бы превосходный правитель, если бы он получил свободу действий, а не подвергался безжалостным притеснениям со стороны амбициозного вице-короля. В распоряжении Якуб-хана были значительные военные ресурсы: арсенал был забит винтовками, боеприпасами и пороховыми бочками и, кроме мятежных полков, в Бала-Хиссаре находилось почти двухтысячное войско, верное своему правителю: кызылбаши, артиллерия и дворцовая стража, охраняющая казну. Если бы эмир отдал приказ, они перекрыли бы доступ в крепость войскам из лагерей и выступили бы против солдат Ардальского полка, которые ворвались в арсенал, чтобы взять винтовки и боеприпасы для себя, и раздавали оружие базарной черни и всем ярым противникам неверных, желающим присоединиться к ним.

Всего сотня кызылбашей или две пушки с орудийными расчетами, безотлагательно посланные преградить путь на территорию британской миссии, остановили бы толпу и почти наверняка отбили бы у мятежников охоту атаковать. Но Якуб-хан гораздо больше беспокоился о собственной безопасности, нежели о благополучии гостей, которых поклялся защищать, и он лишь плакал, заламывал руки и жаловался на судьбу.

– Моя кисмет несчастлива, – прорыдал эмир, обращаясь к муллам и кабульским вельможам, спешно прибывшим во дворец, дабы призвать его принять срочные меры к спасению гостей.

– Слезами делу не поможешь, – сурово ответил главный мулла. – Вы должны отдать солдатам приказ перекрыть подступы к резиденции и прогнать мятежников. Коли вы не сделаете этого, всех людей там перебьют.

– Это будет не моя вина… Я никогда не хотел такого. Видит бог, это будет не моя вина, ибо я ничего не в силах сделать, ровным счетом ничего.

– Вы можете закрыть ворота, – сказал главный мулла.

– Какой в этом толк, если в крепости и так полно этих нечестивцев?

– Тогда отдайте приказ переместить орудия на позицию, откуда можно будет открыть огонь по возвращающимся из лагерей войскам, чтобы отогнать их от Бала-Хиссара.

– Да как я могу сделать такое? Тогда весь город восстанет против меня и бадмаши с боем ворвутся сюда и съедят всех нас заживо! Нет-нет, я ничего не могу сделать… Говорю вам, моя кисмет несчастлива. Против судьбы не пойдешь.

– Тогда вам лучше умереть, чем позорить ислам, – резко произнес мулла.

Но рыдающий эмир потерял всякий стыд, и никакие доводы и уговоры, никакие призывы во имя чести и во исполнение священного долга гостеприимства защитить людей, являющихся его гостями, не могли побудить его к действию. Нападение на Дауд-шаха и бесчинства разъяренной толпы повергли Якуб-хана в такой ужас, что он не решался отдать какой-либо приказ из страха, что войска не подчинятся. Ибо если они не подчинятся… Нет-нет, лучше уж вообще ничего, чем такое! Не замечая презрительных взглядов мулл, министров и вельмож, наблюдавших за ним, эмир рвал на себе волосы, раздирал одежды, а затем, с новой силой залившись слезами, повернулся, удалился прочь шаткой поступью и заперся в своих личных дворцовых покоях.

Однако, слабак или нет, он по-прежнему оставался эмиром, а следовательно (по крайней мере, номинально), главой правительства и полновластным правителем Афганистана. Никто не осмеливался отдать приказы, которые он сам отказался отдать, и все собравшиеся, пряча глаза друг от друга, проследовали за ним во дворец. Когда прибыл курьер британского посланника и доставил записку с просьбой о помощи и требованием защиты, первый министр взял дело на себя. Отправленный им ответ состоял из одной неопределенной фразы: «Волей Божьей я приступил к приготовлениям», что даже не соответствовало действительности, если, разумеется, он не имел в виду приготовления к спасению собственной шкуры.

Сэр Луи, не веря своим глазам, ошеломленно уставился на пустую фразу, пришедшую в ответ на отчаянный призыв о помощи.

– «Приступил к приготовлениям»? Боже правый, и это все, что он может сказать? – выдохнул сэр Луи.

Он смял клочок бумаги в кулаке и устремил невидящий взгляд на далекие снега, внезапно осознав, что человек, которого он всего два дня назад назвал в своем письме замечательным союзником, является малодушным, ничтожным трусом, абсолютно ненадежным и недостойным доверия. Ему наконец-то стало совершенно ясно, что его миссия бесполезна и что западня, в которую он столь гордо завел свое окружение, смертельна. «Миссия ее британского величества при дворе Кабула» просуществовала ровно шесть недель, и только. Всего сорок два дня…