Далеко, далеко на озере Чад…

Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том.

Картонажный мастер, глупый, глупый,

Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.

Страсть пропела песней лебединой,

Никогда ей не запеть опять,
Так же, как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.

Ho поет мне голос настоящий,

Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад кипящий,
Словно гул растущего огня:

«B этом мире есть большие звезды,

B этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь

Девушки с огромными глазами,

Девушки с искусными речами,
Девушки, которой ты не нужен,
To и жить ты, значит, недостоин».

<1917>

«Я не прожил, я протомился…»

Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой.

Вижу свет на горе Фаворе

И безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу и море,
Весь дремучий сон бытия;

Что моя молодая сила

He смирилась перед Твоей,
Что так больно сердце томила
Красота Твоих дочерей.

Ho любовь разве цветик алый,

Чтобы ей лишь мгновенье жить,
Ho любовь разве пламень малый,
Что ее легко погасить?

C этой тихой и грустной думой

Как-нибудь я жизнь дотяну,
A о будущей Ты подумай,
Я и так погубил одну.

Портрет

Лишь темный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Ее почти поющих глаз.

Ee фарфоровое тело

Тревожит смутной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.

Пусть руки нежно-восковые,

Ho кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.

И вся она легка, как птица

Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
C печальной северной страной.

<1917>

«Священные плывут и тают ночи…»