Далеко ли до Чукотки?

А она устыдилась и рассердилась на себя, уселась на ступеньку «Чешскую кухню» читать. Сверкнула яркая глянцевая обложка.

— Я только спросить хотел, когда поезд на Абакан?

Зюзина сказала из будки:

— Уже был, милок. В двенадцать десять. Стоянка была две минуты. Опоздал, что ль?

— Да нет, я о товарном спрашиваю, — он перехватил тяжелую, неловкую дыню из руки в руку. — Возможно, вскоре пойдет какой-то?

Зюзина вышла на крыльцо и уже с любопытством разглядывала его.

— Поизжился, что ль? Ты чей будешь-то? Или в гости к кому приезжал?

Валька замерла над книгой.

Он посмотрел в темноту:

— В гости. — И сразу: — Так вы не знаете?

У Зюзиной заварка на плите побежала, она кинулась в будку.

Валька буркнула в книжку:

— Да будет. Утром будет. В пять ноль-ноль. Вон на седьмом пути, с лесом.

Он за чемоданом нагнулся:

— Ну, спасибо.

Но выглянула Зюзина, всполошилась:

— Да господи! Погоди ты, посиди! Чего ты в темень-то? Сколько часов еще ждать, — уж больно разбирало ее любопытство.

А он вроде даже обрадовался. Сразу чемоданчик на попа поставил, довольный уселся в квадрате света, напротив женщин, с дыней в руках, как с младенцем:

— Спойте еще что-нибудь. Я люблю слушать.

Зюзина головой мотнула:

— Да вон она все не тянет.

А Валька спросила, не подняв головы:

— Чай-то пить будем?

— Заварка готова. За водой бы на водокачку надо.

Но Валька не двинулась. А Зюзина, скрестив руки на груди, спросила его:

— Так ты к кому все ж таки? Я ведь, мил, всех тут знаю. Всех до единого.

Он подумал и вдруг с надеждой поднял глаза:

— И учителей в школе знаете?

Она обрадовалась:

— Да как же, мил! У меня даже квартирует одна новенькая. Я их всех наперечет знаю. Всем крою́. Все ко мне бегают.

Он смотрел напряженно:

— Какая новенькая?

Она смекнула, досказала быстро:

— Молоденькая такая, по химии, Вер Пална. А что?

Взгляд его сразу потух:

— Не она, — помолчал невесело. — Вообще-то, я уже был в школе. Уезжать уж пора.

Зюзина головой закачала:

— Ай-яй-яй. Значит, адресок неверный дала? Ну, и де-е-е-вка.

Он молчал.

— Ты гляди-ка, — обернулась Зюзина к Вальке. — Обманула. А он прикатил. Ну что за девки пошли? А сейчас-то ты издалека? Где служил-то?

— В Чимкенте, в Средней Азии, — он опять достал платок, вытер лицо — волновался, что ли.

А Зюзина все головой качала, обдумывала этакий факт:

— Ай-яй-яй. — Потом спохватилась: — Чай-то, чай поставить? Сейчас я водички налью мигом. — На Вальку глянула: — Молодых-то не заставишь, — и, прихватив чайник, поплыла куда-то во тьму, к водокачке, в черной своей шинели.

Они остались вдвоем. Валька сидела, уткнувшись в книгу, — читала. Видно, очень занятная была эта книга, и вовсе ее не интересовали его дела и его присутствие. Но ему молчать уже было невмочь, и потому он, похлопав дыню по тугому боку, тихо сказал то ли ей, то ли вообще:

— Она раньше в Канске работала, педагогом. Пенье преподавала (у Вальки руки застыли над страницей). Мы с ней год переписывались. Даже больше. Год и два месяца.

Валька замерла вся, застыла.

Слышалось, как где-то поодаль льется поток воды. Он поглядел на Вальку внимательней, пожалел ее — в светлой майке, маленькую, сухую, с твердыми ключицами:

— Вам, должно быть, холодно в майке?

Она промолчала. Он сам ответил:

— Вообще-то, я слышал, здесь климат такой, дни жаркие, ночи холодные, как у нас в Чимкенте. Это она мне писала.

Валька резко захлопнула книгу, встала:

— Ты что, так и будешь сидеть тут до пяти?

Он чуть растерялся от ее низкого, грубого голоса:

— Да я… собственно…

— Пойдем, — твердо велела она. — Вставай и пойдем, — тряхнула своими кудрями и зашагала по шлаку, в сторону товарняков на запасных путях.

Он помедлил, но все же поднялся и, прихватив вещи, послушно двинулся следом.

А издали, из темноты, с усмешкой глядела им вслед Зюзина с чайником. Потом, не отрывая взгляда, стала пить холодную воду прямо из носика.

Одинаково стуча по шпалам ботинками и сапогами, перешагивая рельсы и пятна мазута, пролезая под составами, они вышли в тупик, к депо, где в стороне темнела сцепка жилых вагончиков.

Молча шагали в густой тени, вдоль спящих теплушек с метелками антенн на крышах. На стенках тускло блестели тазы, цинковые корыта.

Валька остановилась у одной из приставных лесенок:

— Прибыли. — От стенки тянулась веревка с бельем к соседней теплушке.

Она поднялась, толкнула незапертую дверь, предупредила негромко:

— Второй ступеньки нету, — и скрылась.

Он помедлил, перехватил дыню и шагнул вверх.

В темном тамбуре долго не мог повернуться, найти дверь. Наконец толкнул коленом.

В ярко освещенной кухоньке из-за плакатов не было видно стен: «Ваш выигрыш — время», «Переходя пути…», «За 30 копеек ты можешь…».

Скинув башмаки, Валька стояла посредине этой пестроты под голой электрической лампочкой, неожиданно иная, какая-то смущенная, тихая. Не знала, куда девать руки. Темные, в трещинах, руки.

— Вот так я и живу, — почему-то волнуясь, оглядела собственные стены. — С подружкой. А в той половине — спим, — кивнула на пеструю занавеску. — Она в отпуску сейчас. К матери в деревню поехала.

Он стоял в дверях:

— Да я, собственно… не думал как-то…