Далеко ли до Чукотки?

Порой в темноте он морщил лоб, скреб рукой за единственным ухом, напряженно стараясь оживить в памяти потускневшее — то чье-нибудь имя, то отчество, то какой-нибудь год или месяц. С этим было всего труднее. В числах он давно уже путался, потому что помнил события не по числам, а по времени года. Помнил — снег был тогда или грязь, трава или лед на реке, дождь или солнце над Эдиганом. В его памяти давно уже не было стройной картины прошлого, зато были очень ярки видения. Они вспыхивали в сознании как зарницы, цветные, ясные, и порою казались даже отчетливей, чем реальное. Но рассказать о них Сергуня не мог, не умел, слов ему не хватало. Да и чего рассказывать? Старики, те и сами все видели, а молодой удивится, скажет: «Чудит этот дед. В учебниках все уж давно написано». И будет, наверно, прав. Но в каких учебниках, думал Сергуня, может быть записано, как ему, зеленому пареньку, по живому резали ухо или как он мальчишкой принародно лазил на крышу сборни — главной избы на селе? А ведь было же это, лазил же! Пасмурным, серым днем толпою стояли ильинские бедняки в холодной дорожной грязи и глядели, как босоногий парнишка, сын Ивана Литяева, первого председателя сельсовета, по веленью отца ловко карабкался на крышу добротной бревенчатой сборни. В сборне всего неделю назад сидел писарь и староста Чуркин. А теперь на нее проворно лез голодранец, сжимая в руках древко красного флага. Этот флаг был сшит его матерью с горькими вздохами и причитаниями из новой пунцовой наволочки. Осторожно ступал парнишка босыми ногами по крыше, по сухой, хрусткой дранке, и крепко-накрепко прибивал этот флаг на самом коньке. Не думал, что все это лишь на неделю, что нагрянет белый отряд, пойдут аресты, расстрелы. Казалось тогда, что новая власть — навсегда. Флаг сразу же развернулся на резком весеннем ветру, празднично и победно захлопал рядом с Сергуней. А кругом сурово, недвижно высились горы, и снизу молча, с надеждой и недоверием глядела деревня.

— Во дела… язви те… Во дела. — Все это вроде и было с ним, но словно бы вовсе не в этой жизни, а где-то очень далеко, как за горизонтом.

Он забыл уже, куда шел. Стоит, думает. Корноухая шапка клонится из стороны в сторону. Собака давно уже крутится под ногами в нетерпенье и студеной дрожи. Взвизгивает, зовет. Наконец, отчаявшись, звонким лаем возвращает его к действительности. И старик окончательно приходит в себя, отрывается от забора:

— Белка! Где ты, собачка?.. Вперед, Белка, вперед!

«Экспедиция», длинный барак шоферской гостиницы, ярко светится всеми своими окнами. Пересекая квадраты света, старик с собакой идут к воротам. В общем-то, это и не барак, а длинный рубленый дом-пятистенок о шести окнах. Строили его несколько лет назад по заказу геологов для геологической экспедиции — они тут руду искали в горах.

Сергуня сам его строил с бригадой колхозных плотников. Сам сосны в тайге подбирал, сам тесал, рубил, от молодых не отставал. А когда уже стены были готовы и черепной венец был положен — подняли матицу. И, как полагается, сидя внутри, на свежепахнущих стружках под голубым небом, распили все вместе «матичную» — бутылку беленькой — и закусили домашней кашею — за здоровье неведомого хозяина, то бишь геологов. И здоровье, видать, им действительно было, приезжали они в  Ильинку во множестве, и все больше бородатые, молодые, сильные. А вот удачи им тут не выпало. Не нашли они здесь руды и через год ушли выше по тракту, к Талице, на ту сторону Эдигана. Вот там и ждала их удача, о которой слух прокатился до самой Москвы. И появилось на карте новое Талицкое месторождение. И сразу, как и положено, покатила по тракту техника: бульдозеры, буровые станки и прочее. А ильинскую «экспедицию» за ненадобностью передали шоферам, транспортному хозяйству.

За распахнутыми воротами на широком, укатанном, словно ток, дворе темнеют громады груженых машин, самосвалы и бортовые: бийские, горноалтайские, идущие вверх и вниз по тракту. По машинам старик уже примерно знает, кто сегодня ночует в гостинице. Вот тяжелые МАЗы, груженные стройматериалами для нового рудника, значит, здесь Иван Свинцов и напарник его алтаец Тодошев. Вот автолавка Гены Смородина. А этот голубой бензовоз с лихо развернутым прицепом-цистерной — бесшабашного Борьки Котарева. А эти новенькие «Татры», груженные кедрачом, идут с лесоучастка вниз к железной дороге.