Далеко ли до Чукотки?

Напротив крыльца у одной из машин таинственным пламенем жарко горит костер. Вокруг него темнеют фигуры. Огонь освещает лица. Отсвечивает красным кабина грузовика, колченого стоящего на домкрате. Сергуня сразу решает идти прямо к ним, помогать. Когда у людей что-то не получается, он всегда кидается помогать. И тут надо помочь, а заодно и погреться. И он решительно двигается вперед. Вообще в этом дворе, среди этих мощных, больших машин, он почему-то чувствует себя очень уверенным и даже гордым, а главное — причастным ко всему этому. Но дойти до костра ему все же не удается. На крыльце стоят советчики, курят, подсказывают, а завидев в темноте собаку и фигуру в корноухой шапке, сразу весело восклицают:

— Гляди, кто к нам пожаловал! Сергуня с Белкой!

Кто-то догадывается:

— Э-э! Да он после пенсии! Ну давай, заходи, охотник! Мимо двери не промахнись!

От таких слов Сергуня обиженно жует губами и, сосредоточившись, напряженно и ровно, словно по досточке, идет к крыльцу. Так же неестественно прямо поднимается по скрипучим ступеням, бормоча как бы сердито:

— Ну чего раскудахтались?.. Всё ездиют, всё грохочут. — И уже громче, задиристей: — Все зверье по тайге, распугали. Пропасти на вас нет…

Шофера смеются. Кто-то весело говорит:

— А как же, дед! Город пошел на вас в наступление!

— Это ты, что ли, город? — прищуривается старик.

На шум от костра подходят новенькие, кто-то протягивает ему покурить. Но Сергуня и не глядит. Калеными, нечувственными руками стаскивает с головы шапку, демонстративно хлопает ею об пол, в углу крыльца.

— Белка! — приказывает он. — Ложись тут! И жди!

И, не удостоив взглядом новичков, еще не видевших его ученой собаки, хлопает дверью. Шофера с шумом валят за ним в дом. А собака, зябко выгнув спину, кружится на одном месте, как всегда это делает у себя на соломе, и наконец укладывается носом к шапке. Туго сворачивается, как еж, покорно вздыхает и жмурит глаза: теперь дрожать до полуночи, не скоро придет хозяин за шапкой.

В просторной и прокопченной комнате жарко, накурено. По стенам яркие графики и плакаты про безопасность движения. Давно небеленная печь понизу обставлена валенками, сапогами. Она гудит и пышет, досыта накормленная желтыми чурками. Чугунная плита разрумянилась, раскалилась. Зеленый ведерный чайник, сдвинутый на угол, давно вскипел и плюется из носика кипятком. Вверху на веревке развешены варежки и портянки. Они дымятся, сохнут. На застланных койках еще не спят, разговаривают. За длинным столом кто-то ест, кто-то листает журнал, а на другом конце режутся в дурака. Взмахивают руки; как блины, шлепают на клеенку карты. На шум в дверях оглядываются, завидев Сергуню, приветливо улыбаются.

— О-о, наш дедок явился! — Борька Котарев прижимает карточный веер к груди. — Давай, давай, подсаживайся! — На нем старая солдатская гимнастерка, а из-под нее у шеи торчит клетчатый воротник ковбойки. — Во что сыграем? В очко или в дурня?

Но Сергуня удерживает себя от соблазна, не спешит отвечать.

Вошедшие оживленно скидывают ватники, полушубки, вешают поближе к огню. Сергуня же раздеваться не торопится. Звякнув крышкой бачка, стоящего на табуретке, зачерпывает жестяной кружкой воду и долго, обстоятельно пьет. Вода теплая и безвкусная, нагрелась возле печи, но он пьет до дна и вешает кружку на стену, на гвоздик.

— Воды свежей не могут принесть. Техничку ждут. Река вон под носом.

Но его уже не слушают, игра началась с азартом, к игрокам подошли болельщики.

А он, отойдя к печи, долго стоит, растопырив пальцы, хватает руками горячий воздух, точно рвет паутину. Помаленьку оттаивает, приходит в себя, приглядывается, прислушивается.