Далеко ли до Чукотки?

— А вы не шутите. Дед у нас еще тот. Молодожен! Честное слово, — Борька плутовато подмигивал новичкам. — Лучиху себе сосватал. Всех обскакал! — раздавая, стал шлепать по столу картами, рыжий чуб его лихо подрагивал.

— На зубки берешь? — Сергуня тоже озорно подмигнул: — А то зевать будем!

— Как с молодой женой-то? — не унимался Борька. — Трудно, поди, приходится?

— А то как же! Известное дело! — в тон ему ответил старик и аккуратно поставил за печку валенки.

На такие вопросы он привык уже отвечать задиристо, весело, даже многозначительно, тая от всех в глубине души настоящую правду. Действительно, случился однажды грех, еще в самом начале, когда купили новую койку. Случился, чего говорить. Но на утро Лучиха на него не глядела, фыркала, отворачивалась и бегала к соседке в баню. На том все и кончилось. Конечно, веселого в этом мало, но, если по правде сказать, Сергуню это не очень-то огорчило. И даже к лучшему, что все сразу же прояснилось. Ему-то давно было ясно, что года его вышли. И теперь уж не в этом суть. Теперь ему было радостно даже и так глядеть на Лучиху и жить рядом с ней в теплом доме. Да и ее года, как он полагал, уже спешили на убыль, и скоро телесное беспокойство должно было смениться мудрым покоем. Другое, совсем другое томило и огорчало Сергуню в новой жене. А порою даже пугало. Это ее холодное, жесткое сердце, не заполненное добротой и любовью. И он не видел покуда возможности отогреть его.

— Вот местечко счастливое, — приглашали ребята. — Дядя Коля сидел, всю мелочь оставил.

— Хватит вам, брёхалы! — сердясь, поднял голову Иван Свинцов и, покрутив пуговку транзистора, усилил звук. — Не дают, черти, слушать.

Свинцов работал на строительстве рудника, возил туда оборудование, стройматериалы, а сейчас доставлял какие-то громоздкие железобетонные блоки, назначения которым Сергуня не знал. И от всего этого испытывал к Свинцову и его другу алтайцу какое-то особое уважение. Это подумать только, каждый день их машины, надсадно ревя, ползут по тракту на Семи́нскую сопку. Осторожно, словно на ощупь, спускаются с многотонным грузом по бесконечным крутым серпантинам, где путь измеряется метрами. Потом, наверстывая время, мощно и ровно гудят по долинам, мимо пролетающих деревень и, не снижая скорости, многие километры идут по карнизу ущелья у Белых скал, по узкой кромке пропасти над буйной, зажатой где-то внизу рекой. Порой за трое суток они умудряются делать по две ездки, и тогда, измученные, усталые, ночуют не дома, а здесь, на полпути, в «экспедиции».

Сергуня обеими руками пригладил волосики на затылке и, мягко ступая по полу в шерстяных носках, пошел прямо к Ивану Свинцову, даже не поглядев на картежников. До блеска вымытый пол был светлый, осиновый, без щелей. Подогнан на славу. Сергуня помнил, как клали здесь каждую байдашину, как стягивали, подбивали. Осиновый пол — он всегда очень белый, веселый, и красить его не надо. Раньше в добрых домах только такие и клали. А здесь техничка ругается каждую осень и весну и просит покрасить его, ворчит на парней: «На вас не намоешься». Теперь уже к майским, наверно, покрасят.

Сергуня сел на край Ивановой койки, на зеленое верблюжье одеяло. Алтаец Тодошев лежал напротив, прикрывшись развернутой газетой, которую, видно, недавно читал. Большие тяжелые руки его, бурые от мороза и смазки, с обмахрившимся грязным бинтом на пальце, лежали поверх газеты. И, обращаясь одновременно и к этим рукам и к Ивану, Сергуня сказал сочувственно:

— Однако, гляжу, умаялись. Точно я говорю?

— Да есть маленько, — неспешно отозвался Иван. — Скользко на перевале. — Кивнул на соседа: — У дружка вон резина лысая, менять надо.

— А то! Цепи надевать надо, — подхватил старик. — Под низом скользко, а сверху наметы. На ногах и то скользко. А верхом — еще хуже. Я-то знаю, — он лезет в карман за куревом, ему хочется поговорить, потолковать как следует, по душам. — На своем веку как я только из Бийска не добирался. Где верхом, где пешком, где дорожкой, где стёжкой. А теперь, гляди-ка, тракт стратегического значения. — Он покуривает с удовольствием, поглядывает то на Ивана, то на его блестящий транзистор. — Ну а как там в Талице? Много делов на руднике? — Уже давно Сергуню волнует желание съездить в Талицу, на место прежних боев, поглядеть, как и что, что изменилось там за эти полвека. Да все как-то не получается, не соберется никак, да и старость вроде мешает.

— Дел хватает, — отвечает Иван. — Мост ставим.

— Мост?! — оживился тот. — Мост — это надо, надо. А то в ледоплав совсем от мира их отрезало… Это где ж мост-то? Выше порога, что ли?

— Пониже будет.

— Там же отпрядыш этот. Скала стоит. Чертов палец.

— Была, дед, скала, да сплыла. — Иван находит волну, прислушивается. А Сергуня соображает, озадаченно моргая белесыми глазками. Покачивает головой. И опять говорит со знанием дела:

— Только мост до тепла успеть надо. Весной река-матушка так распалится — все ваши быки разнесет. Ледорезы класть надо.