Далеко ли до Чукотки?

Насчет погоды Сергуня не обманулся. Назавтра зима и правда будто очнулась и захотела порадоваться. День был высокий, светлый, и голубые тени по-весеннему нежно пятнали снега. Беззаботные ребятишки целый день с криком и визгом полосовали лыжами и санками до блеска укатанные косогоры, и оклики матерей не могли их загнать домой. Но Сергуня с утра был в волнении и тревоге. И когда чистил коровник, вынося ведрами в огород теплый, парной навоз, и когда до обеда колол дрова, и когда сгребал снег с крыши. Чувство томительного волнения не оставляло его, даже когда ходил в сельсовет к Клавде Мартьяновой. А к вечеру это чувство даже усилилось. Дело все было в том, что сегодня он твердо решил пойти в свой бывший дом, к учительнице Вере Федоровне Дергачевой. И не просто пойти, а за делом — за своим электропаяльником, который так и остался висеть там, на стенке, за печкой. За все это время в свой старый дом старик не зашел ни разу. Не хотел бередить душу, да и стеснялся своим приходом смущать молодую хозяйку. К тому же и повода не было. А сходить туда, посидеть, посмотреть на родные углы ему очень хотелось. Особенно когда собака, спеша впереди него из магазина или из чайной, по привычке сворачивала в ту сторону или когда он сам проезжал мимо дома на санях в лес за дровами. А на днях ему встретилась толстая Зинка — бежала на работу с веником под мышкой. И, улыбаясь ему из-под клетчатой шали, крикнула через улицу:

— Чего ж ты пропал-то совсем?! Про тебя Федоровна интересуется. Приходи. Мы вчерась поросенка зарезали. Сальца дам.

Вечером, не говоря ни слова, Сергуня умылся под рукомойником, достал из комода другую рубаху и стал собираться. Лучиха глядела на все это с неодобрением. Вздохнула в сердцах:

— Опять навострился куда-то, — и снова взялась за вязанье. — Карман ему деньги жгут. — Вязала она кружевную скатерть, мелкое нитяное кружево устилало ее большие колени, катушка ниток со стуком дергалась, подпрыгивала на полу.

— Да так я, пройтиться хочу, — врать ему не хотелось, а правду говорить — и подавно.

В сарае он отвязал собаку, и всю дорогу Белка бежала по вечерней улице чуть впереди, неуверенно, часто оглядываясь. А когда уже подходили, завидевши родной дом, который тепло светился маленькими окошками, радостно рванулась и скоро исчезла под знакомой калиткой. А Сергуня шел все медленней, все неуверенней, и сердце стукало от волнения. Чудилось, будто он идет сам к себе в гости, будто вернулось прошлое и внутри за окнами они вечеряют вместе с Полиной в тепле и уюте. Даже остановился, почувствовал, как прошибла испарина, хотел вернуться, но тут в соседнем дворе у Зинки хлопнула дверь, послышались голоса, и он скорее двинулся к дому и толкнул калитку. В просторном дворе было тихо, бело. Свет из окон так же, как прежде, падал на узкую стежку, на старую заснеженную кадку возле завалинки, на ступени крыльца. Собака белым пятном сидела под самой дверью, ждала, в нетерпенье постукивая хвостом. Он взошел на крыльцо словно не на своих ногах, посмотрел в окно. Но ничего не увидел: стекла изнутри запотели и шторки были высоко. Постоял в нерешительности и постучал. Ему никто не ответил. Он толкнул дверь и вошел в темноту сеней. Собака привычно шмыгнула у ног. Он хотел было выгнать ее, но неудобно было шуметь здесь и поднимать возню. Пройдя немного, безошибочно взялся за круглую кованую ручку и, помедлив мгновенье, раскрыл дверь. В клубах пара вслед за собакой шагнул за порог в свет и тепло.

Его обдало жаркой влажностью, послышался плеск воды, и сразу же донеслось из-за печки:

— Дверь, дверь закрывайте!

Потом что-то звякнуло, шлепнуло, и выглянула хозяйка с раскрасневшимся, влажным лицом и намыленными руками.

— А, здрасьте, — торопливо сказала она. — Проходите, садитесь. Только дверь плотней закрывайте. Я сына купаю, — и скрылась за печкой.

Старик торопливо подергал за ручку двери. Надо было б уйти, не вовремя он пришел, но вместо этого, постояв, он вдруг снял шапку: «А, будь что будет», — погрозил собаке: «Сидеть!» — и, осторожно ступая, двинулся в комнату, светлую, аккуратную.

— Да вы садитесь, садитесь, — повторил рядом приветливый голос. И, положив на колени шапку, он присел на ближайший стул, что стоял, как и прежде, возле его кровати, покрытой теперь голубым чистеньким одеялом. Сел и снова увидел Веру Федоровну, уже возле корыта, в котором сидел намыленный мальчик. Корыто стояло на табуретках у самой печи, поближе к теплу. На горячей плите виднелось ведро, и на полу в ведре с водой плавал знакомый железный ковшик.

— Петя мне говорит: «Стучатся», — легко засмеялась она. — А я думала, он балуется, мыться не хочет, — и мокрым запястьем отвела со лба светлые волосы. Халат ее на груди промок. И вокруг на полу было набрызгано.

Сергуня сидел завороженно, не видя вокруг ничего. Видел только ее, Веру Федоровну, и ребенка в корыте.

— А голову мы всегда напоследок моем. Слез меньше, — слушал он мягкий, напевный голос. И чувствовал, как его озаряет каким-то невиданным, ласковым светом.