Далеко ли до Чукотки?

Галя терла варежкой круглое, заиндевелое стекло иллюминатора. Дышала в синий «глазок». Порой от качки прилипала к нему губами и все повторяла, мысленно улыбаясь словам Лукашина: «Кажется, старушка, тебе везет!.. Кажется, тебе здорово повезло!» Думала весело, что и правда все пока идет хорошо, можно сказать, «с учетом задачи», и через три часа она будет на месте. Не отрываясь смотрела с высоты полета АН-2 в студеный простор, словно хотела вобрать его глазами. Внизу насколько хватало глаз покачивались гряды сопок — белая холмистая многогрудая земля, скованная морозом. И — ни дымка, ни жилья. Даже трудно было представить, что вот так же среди мертвых снегов живут где-то ее охотники Тыныквай. Самолет подрагивал, мерно гудел. Совсем рядом за тонкой стенкой, за вот этим стеклом могуче свистел ветер огромных пространств. А здесь внутри неярко горела под потолком лампочка, и в ее тусклом свете стыл запах озона, технической смазки. Все помещение было завалено ободранными безголовыми оленьими тушами. Мясо везли геологам в партии. Сидеть или как-нибудь приспособиться на этих тушах было нельзя. И они отыскали, где посвободней. Пристроились возле стенки под последним иллюминатором, почти в самом хвосте. Привалясь, сидели рядышком, уютно закутавшись в лохматые овчинные тулупы, которые нашлись для них здесь же. Только Галя, порой привстав на колени, надолго прилипала к заиндевелому стеклу.

— Намоталась я по свету, — вдохновенно говорила Тося. — Нагляделась на разное, но чтоб вот так — не бывало еще. — Ее желтая шапочка весело выглядывала из лохматого воротника. — А что-то мне жалко этих олешков, — смотрела она на туши.

И Галя почему-то сухо ответила, но не ей, а, словно продолжая давний спор, кому-то другому, невидимому:

— Правильно. Но это мясо. Его люди сами для себя вырастили. Сами для себя. И зверски не убивали. Это их труд…

— Ой, глянь-ка!.. Варенье!

В хвостовом отсеке и правда громоздились ящики со стеклянными банками. Сквозь деревянные планки можно было прочесть этикетки «Слива», «Айва». Рядом с айвой стояли еще коробки, серые и невзрачные. На них Галя прочла короткое «Аммонит». Сразу мелькнуло — взрывчатка, тоже, наверное, для геологов, но стало немножечко не по себе.

— А Толик мой, ох, варенье любит! На спор банку съедает. — Глаза ее ясно блестели. — Ой! Он вообще любит чудесить. А уж как познакомились с ним — прямо умора. Я на кране работала, школу как раз на Советской кончали. Еду утром на работу, стою сзади-то на площадке, а за нашим автобусом, смотрю, другой, все спешит, не отстает. И на остановках ну прям впритык подъезжает. Гляжу, а за стеклом шофер ручкой мне вот так вот делает, — и, выпростав из тулупа руку, показала, как он махал. — Ну, я вроде не замечаю. А автобус-то наш пошел. И он спохватился. Опять следом кинулся! Да без разбору, да по кочкам, да по колдобинам, — она прямо давилась от смеха. — Всех пассажиров там перетряс, — смеясь, она, как маленькая, прикрывала ладошкой рот. Руки у нее были обветренные, с короткими пальцами, потрескавшиеся, рабочие. — На остановке, гляжу, на стекле пальцем пишет «Толя». Ну, я ему тоже тогда написала «Тося». Имена-то у нас очень схожие. В общем, чуть остановку свою не проехала, — она улыбалась, радовалась возможности вспомнить, кому-то рассказать об этом. — Потом на стройке нашел меня все-таки. Тоже наш оказался, рязанский. И такой чудила! — восторг просто переполнял ее. — Ездит, бывало, маршрутом. У школы встанет на остановке, а мне с крана-то видно все, фарами поморгает, поморгает и дальше. И так шесть раз на дню, — она получше укуталась, сползла в тулуп, черный овчинный воротник торчал над ее желтой шапочкой. — Ой, до чего ж хорошо! Тепло!

За окном зыбкая, неверная синева полярного дня все густела, темнела. Небо замигало проколами звезд. Галя приложила к стене руку в варежке. Ощутила ладонью напряженье и дрожь, подумала: «Словно живой».

— А ты не скачи, нагрейся, а то застынешь. Я-то знаю. У меня у самой вон легкие маленько траченые. На верхотурье продуло, — она со вниманьем смотрела, как Галя, сняв ушанку, подвязывала назад уши. — Какая косища-то у тебя, господи! Своя?.. Поди, на полсотни потянет. — Она глядела с лаской, теплом. — Ох и ладная ты какая! Только смотрю, у тебя тоже веснушки маленько есть. Весной, поди, мучают?.. А ты замужем?

Галя засмеялась:

— Потому и не берут.

— Ой, умора, — блеснула глазками из тулупа. — Умора с тобой. Мне бы такую косу, я бы сразу любого охмурила.

Неожиданно самолет тряхнуло. Он покачнулся, задрожал. И обе они ощутили глубь бездны под ногами. Дверь кабины на мгновенье широко распахнулась, и в светлом овальном проеме им предстал совсем иной, недоступный, ярко освещенный мир. Но протянулась рука, и дверь захлопнулась. Тося приподнялась, взволнованно вслушалась в гул мотора. Высунув руку, зачем-то потрогала на стене ряд белых обындевелых заклепок: