Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

Поскольку диастрофическая карликовость – рецессивный генетический признак, у любого другого ребенка, которого могли бы произвести на свет Шерил и Клинтон-старший, был бы один шанс из четырех унаследовать его, поэтому они решили больше не заводить детей. «Вначале вы живете шестимесячным шагом, – размышлял Клинтон-старший. – С такими детьми нельзя смотреть далеко вперед». Шерил отозвалась: «Самым трудным было выйти на публику, выдержать первый негативный комментарий или пристальный взгляд. У меня всегда было в мыслях, что это должно стать полезным опытом для всех, кто сталкивался со мной и Клинтоном. Мы даже шутили: „Хорошо, мама, посмотри на того человека. Он смотрит на меня!“ Тогда Клинтон должен был просто мило помахать рукой и улыбнуться». Клинтон-старший сказал: «Однажды мы были в магазине, и там вокруг него крутился маленький ребенок. Клинтон, которому было 12 лет, оббежал следующий проход и, когда мальчик прошел мимо, выпрыгнул перед ним и напугал его. Ребенок перепугался и заплакал. Я сказал Клинтону: „Это было неправильно“. Он говорит: „Но это было так хорошо, папа“. И я сказал: „Да, хорошо. Но для тебя“».

Клинтон сказал: «Когда я был ребенком, мне было горько из-за того, что я был таким маленьким. Я злился, что у меня не было таких же возможностей, как у всех. Вы либо сталкиваетесь с войной, либо спотыкаетесь. Это была проблема для всех остальных: они не знали, как с этим справиться, – и моя проблема, так как я не знал, как их этому научить». Клинтон-старший добавил: «Однажды он сказал: „Если бы я был среднего роста, то был бы великолепен, не так ли?“ Ему было 11 лет, и он был в больничной палате. А мне пришлось выйти из комнаты, потому что я плакал и чувствовал себя таким беспомощным. Когда я вернулся, он сказал: „Ничего страшного, папа. У меня есть ответ“».

«Я был большим спортивным фанатом и хотел стать спортсменом, – сказал Клинтон. – Раньше мы играли в хоккей на улице, но все начали расти и спотыкаться об меня, так что я не мог играть. Это просто большой кусок детства, который я упустил». В течение долгих периодов неподвижности и хирургических операций Клинтон учился на дому. Это было его главным развлечением, и он много работал. «Я решил, что мне больше ничего другого не остается, поэтому я опередил свой класс по большинству предметов. Я решил очень хорошо учиться, потому что мне просто нужно было быть лучшим хоть в чем-то». Когда Клинтон окончил учебу, его приняли в Университет Хофстра. Он был первым членом своей семьи, поступившим в колледж, и решил получить специализацию в области банковского дела и финансов, вызвался стать консультантом, который помогает провести ознакомительную неделю для новых студентов. «Я бы хотел, чтобы вся жизнь была, как колледж. Я в большом братстве мачо; я – в друзьях со всеми девушками в кампусе. Я назначаю свидания здесь и там. И мне весело».

С его широко разведенными пальцами Клинтон все еще нуждался в помощи, чтобы застегнуть рубашку, но он становился все более независимым в других отношениях и получил водительские права и специально оборудованный автомобиль. «Я помню момент, когда он сказал нам, что сидел за рулем, – рассказывал Клинтон-старший. – Мой друг сказал мне, что видел Клинтона на скоростной автомагистрали Лонг-Айленда! Я говорю: „Вы видели Клинтона за рулем фургона, который ехал на LIE[424]?!“ Я нашел его расписание и пробрался в колледж. Не хотел, чтобы он знал, что я был там, поэтому припарковался сзади. Я думал, учитель был пьян или он – святой. Потому что они сделали импровизированное сиденье и руль для Клинтона. Он ехал прямо. Я не сказал ни слова, потому что… ну, я не мог говорить. Я был потрясен». «Когда он впервые приехал в Университет Хофстра, то познакомился с группой парней, с которыми зависал там следующие четыре года, – дополнила рассказ Шерил. – Они ходили в бары и все такое прочее. Я спросила: „Но как же ты забирался на барные стулья?“ – и он ответил: „Они поднимают меня, мама“. Я сказала ему: „Твой рост – 3 фута; твоих друзей – 6 футов. Если ты выпьешь два бокала пива, это все равно, что они выпьют четыре“. Я была в ужасе от того, что он пил и водил машину. Я шла мимо бара и увидела его машину, припаркованную там: ее очень легко узнать по всем этим специальным приспособлениям. Я не думала, что смогу завалиться туда, как собиралась, но оставила ему три сообщения и сидела дома у телефона, ожидая, когда он позвонит. Я рассказала это матери девочки, которая ходила в школу с Клинтоном. Она ответила: „Тебе так повезло, что он ходит в бар“. И я подумала: „Если бы мне сказали, когда он родился, что я буду беспокоиться о том, как он поведет машину после выпивки с товарищами по колледжу, я была бы вне себя от радости“».