Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

Когда я впервые встретил Моник и Олега, Анатолю было четыре года. «Мы хотели подарить Анатолю брата или сестру-карлика, – сказала она. – Мы не можем этого сделать намеренно; его состояние – случайность. Каким-то образом мы должны сделать так, чтобы он не чувствовал себя одиноким, как будто он странный. Мы работаем сейчас над связями с АМЛ, и, если все получится, мы продолжим». Моник – пламенный патриот французской медицины, но в равной степени – американской социальной среды. Они с Олегом отвозят Анатоля к Майклу Айну, специалисту по ортопедии карликов, в больницу Джонса Хопкинса. «Я думаю, что для Анатоля хорошо видеть в нем образец для подражания», – говорила Моник. Ей нравится, что пациенты Айна – почти исключительно маленькие люди и что он хорошо разбирается в хирургических операциях, которые им могут потребоваться. Она ищет возможности для Анатоля общаться как со сверстниками-инвалидами, так и со сверстниками без инвалидности.

«Я стараюсь привить ему сознание ценности его отличия, – замечает Моник. – Вот что я хочу объяснять ему. Да, ты другой. Какую пользу ты можешь извлечь из этого? Я начинаю любить пропорции Анатоля, он такой компактный. Он как-то воскликнул: „Я хочу быть высоким и сильным, как Человек-паук“. Я ответила: „Анатоль, ты не будешь таким высоким, как Человек-паук, мама и папа. Но ты можешь стать очень сильным и очень маленьким“. Он сказал: „Я не хочу быть другим!“ И я подумала: „Ну что ж, вот оно и началось“». В большей части Европы ценности идентичности по-прежнему коллективны и соответствуют друг другу: католик, француз, белый. Различий нужно избегать всеми силами. Поразительно, что удлинение конечностей было особенно популярным именно в Южной Европе[444]. «Я смотрела информацию об отличной школе, в конце они пишут: „Мы рады детям с ограниченными возможностями“, – рассказала Моник. – Вы никогда не увидите такого во французской школе. Нью-Йорк – определенно лучшее место для жизни, и сейчас это лучшее для него время. Я бы не хотела иметь дело с карликовостью, оказавшись в поколении моих бабушек и дедушек».

Отношения Моник с семьей во Франции остаются сложными. «Здесь гораздо важнее эстетика, – сказала Моник. – Моя мама до сих пор думает о „бедном Анатоле“, и я знаю, что она любит его, но вся моя жизнь для нее очень странная. Она уважает мой выбор, но не может его понять, и поэтому семья, которую я создала, оттолкнула меня от той, которая создала меня».

Я поговорил с Анатолем о жизни карлика несколько лет спустя, когда ему было почти семь. К тому времени у него был младший брат, который уже был выше, чем он. Я задал вопрос, трудно ли ему с этим. Он подумал, а затем сказал: «Нет, я рад, что он сможет дотянуться до меня». Но он с большой гордостью показал мне, что его кровать в их общей комнате – наверху (у них была двухэтажная кровать), и объяснил, насколько далеко он продвинулся в школе. «Анатоль понимает, как что-то делать, и он довольно независим, – отметила Моник. – Дети гораздо добрее, чем мы думаем, хотя есть и насмешки». Она засмеялась. «Но он хороший человек, и, как вы понимаете, он помогает доброте проявиться в других людях, так что, возможно, его жизнь в конце концов не будет слишком тяжелой».