Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

При любом обсуждении такого лечения возникают нравственные вопросы. Какое послание мы передаем, отвечая на насильственные преступления терапией? Если мы приговорим преступников к меньшему сроку заключения, то люди, которые в противном случае были бы заключены в тюрьму, совершат больше преступлений. Закон трех страйков был разработан, чтобы снизить преступность среди взрослых в Калифорнии на 25 %, – цель, которой эта идея могла достичь, а могла и не достичь. Ни одна профилактическая или терапевтическая программа никогда не достигала таких амбициозных целей. С другой стороны, закон трех страйков обходится скандально дорого, а государство стоит на пороге банкротства. Мы не можем разрушить систему правосудия или покончить с преступностью добротой: для борьбы с огнем часто бывает нужен сам огонь. В то же время доказательства того, что карательное правосудие может быть усилено терапевтическими программами, неопровержимы. Было бы безумием отказаться от тюремной системы в пользу терапевтического вмешательства, но тюремная система, которая используется без терапевтического вмешательства, как происходит сегодня в большей части страны, – по меньшей мере столь же безумное решение.

Своеобразное высокомерие проявляют люди, которые не могут распознать всего разнообразия человеческих импульсов и чувствуют свое превосходство только потому, что они не совершают того, что их не искушает в первую очередь. Люди, которым противны сексуальные маньяки, самодовольно говорят, что они не гонятся за сексуальными услугами детей, не признавая, что они и не находят детей сексуально привлекательными. Те, кто не склонен к химической зависимости, пренебрежительно относятся к наркоманам. Люди с плохим аппетитом покровительственно смотрят на больного, страдающего ожирением. Сто лет назад моя гомосексуальность привела бы меня в тюрьму, и мне повезло, что я живу в том месте и в ту эпоху, которые позволяют мне оставаться верным себе. Если бы мне пришлось отрицать свои стремления, это был бы иной опыт, нежели у обычных людей, которым нечего отрицать. Проводя время с преступниками, я видел, что, хотя многие из них плохо контролируют свои побуждения, слабы, глупы или деструктивны, многие из них движимы принуждением.

Некоторые проявляют огромное мужество, воздерживаясь от воровства, хотя желание украсть горит в них каждую минуту, и их сдерживание демонов, которых они не могут изгнать, категорически отличается от законопослушности людей, которым идея воровства неприятна сама по себе.

Семьи преступников зачастую мучительно пытаются признать то, что их ребенок совершил что-то разрушительное, и при этом продолжать любить его. Некоторые отказываются от любви, некоторые закрывают глаза на плохое поведение. Идеал – не делать ни того, ни другого – заимствован из идеи любить грешника и ненавидеть грех, но грешников и грехи не так легко разделить: если мы любим грешников, мы любим их вместе с их грехами. Люди, которые видят и признают тьму в тех, кого любят, но чья любовь только усиливается этим знанием, достигают истинной любви, которая остается прозорливой даже тогда, когда то, что мы видим, мрачно. Я встретил одну семью, чья собственная трагедия заставила их принять эти противоречия больше, чем любые другие, одну мать, чья любовь казалась бесконечно глубокой и бесконечно открытой пониманию того, что объект этой любви бесконечно испорчен. Ее любовь была такой же темной и истинной, такой же всеобъемлющей и самоотверженной, как у Корделии[1473].

20 апреля 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клиболд, ученики старших классов средней школы «Колумбайн» в Литтлтоне, штат Колорадо, заложили бомбы в кафетерий, которые должны были сработать во время первого обеденного перерыва в 11:17 утра, и планировали застрелить любого, кто попытался бы бежать. Ошибки в конструкции детонаторов предотвратили взрыв бомб, но Клиболд и Харрис тем не менее держали в заложниках всю школу, убив 12 учеников и одного учителя, прежде чем направить оружие на себя. В то время это был наиболее драматический случай в истории школьного насилия. Американские правые винили во всем крах «семейных ценностей», в то время как левые атаковали насилие в фильмах и стремились ужесточить законы о контроле над оружием. В качестве объяснения этих необъяснимых событий предлагалась массовая критика более широкой культуры.