Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

Перед тем, как я впервые пошел на встречу с Томом и Сью, друг спросил меня, не боюсь ли я Клиболдов, как будто я мог оказаться подвержен какому-то заразному злу в их доме. В конечном счете оказалось, что труднее всего иметь дело с их глубинной нормальностью. Один из друзей Дилана сказал, что он называл их Уордом и Джун в честь жизнерадостной семейной пары в сериале «Оставьте это Биверу», потому что их дом казался таким приятным и предсказуемым. Мне показали семейные фотоальбомы и домашние видео. Меня особенно поразило видео, на котором Дилан идет на выпускной бал за три дня до расправы. Он немного грубоват, что свойственно подросткам, но в нем есть и нежность, и он кажется хорошим парнем. Мне никогда бы в голову не пришло, что он может оказаться на грани бессмысленного уничтожения. Его длинные волосы собраны в аккуратный хвост, он поправляет взятый напрокат смокинг и жалуется, что рукава немного короче, чем нужно, и улыбается, когда его спутница прикалывает ему бутоньерку. «Папа, зачем ты это снимаешь? – спрашивает он, затем смеется и добавляет: – Что ж, когда-нибудь я посмотрю его снова, и мне будет интересно, о чем я думал». Это было впечатляющее лицемерие, потому что оно передает ощущение человека, который однажды вспомнит, как он одевался, рядом с ним была красивая девушка, а он собирался на самую большую вечеринку в своей жизни. Ближе к концу видео он говорит: «У меня никогда не будет детей. Дети просто портят тебе жизнь». Внезапный момент гнева возникает из ниоткуда и так же быстро улетучивается.

Со дня кровавой бойни, 20 апреля, и до следующего октября Клиболды мало знали о том, что произошло, за исключением того, что Дилан участвовал в стрельбе и предположительно покончил жизнь самоубийством. «Мы продолжали цепляться за веру, что он на самом деле никого не убивал», – говорила Сью. Затем пришел отчет из полиции. «Это снова оживило мое горе, потому что у меня больше не было причин для отрицания. Они говорили о том, кого он убил. Вот маленькая карта школы со всеми маленькими телами на ней». Затем они увидели «подвальные записи», которые Дилан и Эрик намеренно сохранили, они показывают Дилана таким, как будто он не имеет никакого отношения к молодому человеку на другом видео, где он собирается на выпускной бал: здесь это был человек, извергающий ненависть, полный самовозвеличивающей ярости. «Просмотр этих видео был так же травматичен, как и само событие, – сказала Сью. – Все защитные убеждения, которых мы придерживались, были разбиты. В нашем доме не было разговоров о ненависти. Я наполовину еврейка, и все же в их разговорах был антисемитизм; они использовали уничижительные слова: ниггер, жид. Я увидела конечный результат всей своей жизни: я создала монстра. Все, во что я отказывалась верить, было правдой. Дилан был добровольным участником, и стрельба не была результатом спонтанного импульса. Он купил и создал оружие, предназначенное для того, чтобы положить конец жизням как можно большего количества людей. Он стрелял на поражение. Впервые я поняла, каким Дилан был для других. Когда я увидела его презрение к миру, я почти возненавидела своего сына. Я хотела уничтожить видео, которое сохраняло его в тенетах этой запутанной и жестокой ошибки. С какой бы любовью его ни вспоминали те, кто его знал, эти записи будут постоянно противоречить всему положительному, что можно было сказать о его характере. Мне они принесли удушающую пустоту». На этих пленках, как и в случае с надеждой на дне ящика Пандоры, сохраняется один момент доброты: когда Эрик упоминает их родителей, Дилан говорит: «Мои родители хорошо ко мне относились. Я не хочу, чтобы они это видели».