Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

Когда я разговаривал с Клиболдами, мне казалось, что Сью была как послевоенная Германия, а Том – как Япония. Сью была глубоко задумчива и обременена ужасающим чувством вины, в то время как Том объявил, что это было ужасно, но затем попытался двигаться дальше. «Что с этим поделаешь? – спрашивал он. – Дилан чувствовал, что у него была причина. Он пережил самое страшное: его больше нет. Мне очень жаль, что мой сын причинил боль другим людям, но и в этом нам пришлось испытать не только свою долю боли. Мы потеряли сына, и нам пришлось жить с атакой на саму память о нем». Как и Япония когда-то, он также экстернализовал причины, но только до определенной степени. «Я представил, как Эрик говорит ему: „Если ты этого не сделаешь, я приду и убью твоих родителей“, – рассказал позже Том. – Но готовность Дилана принять участие в этом отрицать невозможно». Сью считает, что Дилан смог бы справиться с давлением Эрика, если бы это было решающим фактором. Она задавалась вопросом, мог ли он пережить резкую травму, может, даже был кем-то изнасилован, но так и не нашла никаких доказательств этому. О дневниках, которые относились ко времени его учебы на втором курсе, она сказала: «Он пишет, как задумчивый, склонный к самоанализу, депрессивный ребенок, в основном о том, что он влюблен в кого-то, а она не знает, что он существует. За три месяца до трагедии он признается себе, что хочет умереть, и пишет далее: „Я мог бы стать ПУ с Эриком“». Она узнала, что ПУ – сокращение от «прирожденных убийц»: «Так что еще в январе Дилан не думал о том, что он собирается это сделать. Он просто хотел умереть. Но зачем взрывать школу? Я сажусь в машину в понедельник утром, начинаю думать о Дилане и плачу всю дорогу до работы. Я разговариваю с ним или пою песни. Нужно быть в контакте с этой скорбью».

События такого масштаба полностью разрушают чувство реальности. «Раньше я думала, что могу понимать людей, общаться и читать их мысли довольно хорошо, – сказала Сью. – После этого я поняла, что понятия не имею, о чем думает другой человек. Мы читаем нашим детям сказки и учим их, что есть хорошие парни и плохие. Я бы никогда больше так не сказала. Я бы сказала, что у каждого из нас есть способность быть хорошим и способность делать неправильный выбор. Если вы любите кого-то, вы должны любить в нем и хорошее, и плохое». Сью работала в здании, где находился и кабинет условно-досрочного освобождения, и чувствовала себя отчужденной и напуганной, когда ей приходилось ехать в лифте с бывшими осужденными. После событий в «Колумбайн» она увидела их по-другому. «Я чувствовала, что они были как мой сын, что они были просто людьми, которые по какой-то причине сделали ужасный выбор и оказались в ужасной, отчаянной ситуации. Когда я слышу о террористах в новостях, то думаю: „Это чей-то ребенок“. Стрельба в школе сильнее, чем что-либо еще, заставила меня почувствовать себя, связанной с человечеством».

Клиболды получали письма от детей, которые идеализировали Дилана, и от девушек, которые были в него влюблены. «У него есть свои поклонницы», – сказал Том с ироничной полуулыбкой. Их сердца согревали непредвиденные добрые события. Через несколько лет после событий на конференции, посвященной проблеме самоубийства, к Сью подошел мужчина, встал перед ней на колени и проговорил: «Я просто хочу сказать, как сильно я вами восхищаюсь. Я не могу поверить в то, как с вами обращались. Каждый день я брал газету и ожидал, что еще там будет написано, как люди с вилами нападают на вас на подъездной дорожке». Незнакомцы обнимали Сью. Но перспектива нормальной жизни все еще остается призрачной. Она рассказала о недавней поездке в супермаркет, когда кассир увидела ее имя на водительских правах. «А потом она произнесла: „Клиболд… Вы знали его?“ И я отвечаю: „Это мой сын“. И она завела шарманку: „Это дело рук Сатаны…“ А я стою и думаю: „Пожалуйста, давайте упакуем продукты, и все“. Я выхожу из магазина, а она кричит мне вслед о том, как молится за меня. Это так изматывает».