Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

На лечение расстройства гендерной идентичности направляется существенно больше мальчиков, чем девочек. Однако это не означает, что у биологических мальчиков больше проявлений нетипичного поведения, чем у биологических девочек, разве что они больше беспокоят своих родителей. Феминизм завоевал для женщин много прав, ранее принадлежавших мужчинам. Агрессивные и доминирующие девочки часто вызывают восхищение; в самом слове «сорванец» заложена определенная симпатия, хотя напористые женщины часто сталкиваются и с оскорблениями. Напротив, никакое движение не стремится узаконить стереотипно женские черты в мужчинах. Девочки могут быть мужественными, мальчики не должны быть женственными. Девочки в джинсах и футболках – носят «унисекс», а мальчики в юбках – «трансвеститы». Ким Пирсон описала[1567], как в родительской группе попросила поднять руку тех, кто в детстве был сорванцом; руки поднялись по всей комнате. Затем она попросила поднять руку тех, кто был неженкой. Никто не шелохнулся.

Когда Скотт Эрл был сорванцом по имени Анна-Мари, родители считали его твердость признаком силы[1568]. Они оба были педиатрами и жили в либеральном Вермонте. «Мне понравилась идея воспитать женщину, не обремененную ограничениями», – вспоминает Линн Лугинбул, мать Скотта. В детстве Скотт демонстрировал множество гендерных несоответствий. «У Анны-Мари были красивые вьющиеся светлые волосы, – говорит отец Скотта, Моррис. – Однажды утром мы проснулись и обнаружили Анну-Мари, которой было тогда полтора года, в комнате старшего брата Бена, и Бен, которому тогда было примерно пять, отрезал ей волосы. Бену тогда влетело, но позже я подумал, что Анна-Мари сама об этом попросила». «У нас был розовый пуховый комбинезон, – сказала Линн. – Моя мать сказала Анне-Мари, четырехлетней на тот момент: „Ты такая красивая розовая леди в этом комбинезоне“. Анна-Мари отказалась его надевать. Пришлось перекрасить его в черный цвет, и тогда она стала его носить».

В 14 лет Анна-Мари впервые стала общаться с другими транслюдьми в интернете, тогда впервые прозвучало имя Скотт, и она поняла, что хотела бы, чтобы ее так называли. Несколько месяцев спустя родители вернулись с вечеринки и нашли на комоде письмо: «Дорогие мама и папа, я должен быть парнем. Я транс». «Я даже не знал, что означает это слово, – вспоминает Моррис. – Мы спустились на первый этаж, где Скотт смотрел телевизор, и я сказал: „Есть ли что-нибудь, что заставило бы нас не считать тебя одним из прекраснейших людей, которых мы когда-либо знали?“»

Линн позвонила нескольким друзьям-геям в поисках совета, но они знали о том, что такое «транс», не больше, чем она. «Я нашла терапевта, которая помогала отговаривать людей от физического перехода, – рассказывает она. – Скотт ненавидел ее. Я должна была понять, что он действительно будет жить, как парень. В конце концов мы нашли психотерапевта, которая консультировала 70 трансгендерных людей, и она не сочла нужным работать со Скоттом, так как его статус был совершенно ясен. Я думала, что воспитываю сильную женщину, но большинство восьмилетних девочек не носят мужское белье». Для Морриса проблема принятия новой личности Скотта была связана не с консервативной верой в нерушимую стену между мужским и женским полом, а с утопической верой в то, что между полами не существует естественного неравенства, что делало переход бессмысленным. Но он не боролся с желаниями Скотта. «Когда бушует вьюга, нет смысла тратить время на то, чтобы ее остановить», – сказал он. Они позвонили местному эндокринологу из Университета Вермонта, где оба они работали, но тот сказал, что не занимается такими случаями. Линн была потрясена. «Как педиатры, когда мы заботимся о людях, мы должны оставить свое мнение за дверью, – сказала она. – Наша работа – встречаться с людьми на их условиях. Эта ситуация не была исключением». В конце концов, она нашла группу для транслюдей в Филадельфии, везла Скотта туда семь часов, отводила на встречу, а затем сразу везла его обратно. В выступлении о правах транслюдей перед сенатом Вермонта спустя годы Линн сказала: «Что действительно трудно – это не знать, что делать, или не мочь ничего сделать. Было совершенно ясно, что нужно сделать очень много. Так что мы просто взяли и сделали все это».

Скотт, хорошо подготовленный к школе, поступил в Сент-Полс – подготовительную школу Новой Англии. Линн везла его в школу после рождественских каникул; они остановились на заправке, и, когда Скотт зашел в туалет, мать поняла, как далеко он продвинулся. Когда он сделал каминг-аут на школьном собрании вскоре после своего возвращения, его поддержали ученики и большая часть преподавателей, но не администрация школы, возглавляемая епископом якобы прогрессивных взглядов. Этот епископ сказал Линн, что ее дочь должна все это перерасти, и предположил, что Скотту, возможно, будет лучше начать все заново на новом месте. «Я знал, что он просто хочет избавиться от меня», – сказал Скотт и покинул эту школу.