Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

В воскресенье пастор заметила, что она никогда не видела столько прихожан, кроме как на Рождество и Пасху. Там собрался весь клан Маккерроу; некоторым пришлось много часов ехать со своих ферм. Служба началась словами: «Мы молимся сегодня о благословении тех, кто подвергается насилию за то, что они такие, какие есть, и молимся за тех, кто это насилие осуществляет». Были спеты гимны, прочитана притча о блудном сыне, затем выступила Ким. Хотя притча обычно интерпретируется как история об отце, сказала она, это также история о сыне, который получает такой прием, которого он никогда не осмелился бы ожидать. «Позавчера вечером, когда здесь шел наш фильм, я вышла к колумбарию, где покоится прах моего отца. Стоя на коленях у места, где он обрел покой, я думала о многочасовых видеозаписях, которые он с любовью снимал во время моих бейсбольных матчей, и о том, как много тех же самых кадров сейчас показывали в этом святилище. Теперь это, конечно, не тот контекст, которого кто-либо из нас ожидал. Но я знала, что папа будет гордиться. И как раз в этот момент дул вечерний бриз, и в этом дуновении до меня донесся странно знакомый звук, я поняла, что на стадионе играли местные бейсбольные команды. Оркестр играл, а диктор ревел, и все эти старые кассеты играли здесь, на экране, и я знала, что всего в нескольких кварталах отсюда записываются новые видео. Те, кто записывает свои новые воспоминания на пленку, должно быть, из тех счастливчиков, что не знают о своих близких ничего, чего никак не ожидали. Им повезло, и они получили шанс быть встреченными дома со всепонимающей любовью. Я думала о том, как будут продолжаться все эти циклы жизни, и так много аспектов моей жизни слились в одно мгновение, в одно прекрасное, ошеломляющее, благословенное мгновение: прошлое и настоящее, родитель и ребенок, мужчина и женщина; боль, которую иногда приносит жизнь, и успокаивающая любовь, которая приветствует ее с распростертыми объятиями после изнурительного путешествия в далекую страну».

В тот день после службы мы с Кэрол отправились на долгую прогулку. Я сказал: «Вы хотели бы, чтобы Пол просто был счастлив быть Полом и оставался таким?» – «Ну конечно, – сказала Кэрол. – Конечно, хочу. Это было бы легче для него и для всех нас. Но ключевая фраза тут „счастлив быть Полом“. Он не был счастлив, и я так рада, что у него хватило смелости что-то предпринять. Нет, если бы он был счастлив быть Полом, любой желал бы этого, но поскольку это не так – я не могу представить себе мужество, которое потребовалось для этого. В эти выходные кто-то сказал мне: „Кэрол, Пол умер, и я еще не перестал оплакивать его“. Я этого не чувствую. Ким гораздо ближе к людям, чем когда-либо был Пол. Пол никогда не был плохим, он просто не присутствовал среди нас полностью. Он не обращал на нас внимания». Она засмеялась, а потом сказала с обожанием: «И посмотри, что мы получили! Ким!» И благодать, казалось, была одновременно причиной и следствием ее счастья в этом трогательном заявлении.

Работая над этой главой, я все время возвращался мысленно к прекрасным словам, которые Теннисон посвятил памяти Артура Генри Хэллама: «В тебе отвага, твердь, шутя, / Смешаться с грацией сумела; / К тебе доверчиво и смело / Тянулось ручками дитя»[1605][1606]. Принятые нами представления о мужественности и женственности – это современное тщеславие. Хотя Хэллам не был ни трансом, ни геем, его магнетизм заключался в этом смешении силы и мягкости, смелости и сострадания. Я помню, как впервые прочитал строки Теннисона, когда был подростком, думая, что он прославил этого друга за те самые качества, которые больше всего беспокоили меня во мне самом. Я хотел быть кем-то благородным, а не просто мальчиком, который потерпел неудачу в проявлении настоящей мужественности. Я хотел подражать тому, что было лучшим в моем отце и матери, в жизни ума, на который в первую очередь часто делают ставку мужчины, и сердца, где побеждают обычно женщины. Я видел в ободряющих словах Теннисона похвалу не андрогинному лицу, а замысловатой природе красоты. Мужественность и женственность здесь казались не замкнутыми в бинарной конкуренции, а сплавленными во взаимодействии. Любой человек с открытым сердцем должен знать, что мир давно бы иссяк без проводников, которые переносят мужские и женские смыслы через жестокие границы гендера. Это может быть слишком новым общественным явлением для того, чтобы уже обрести идентичность, но что изменилось, – так это характеристика таких людей – не их вечная добродетель, не их сверхъестественное, необходимое великолепие.