Далеко от яблони

Однако в то самое утро Бёрди то ли слишком рано пришла на следующий урок, то ли слишком поздно вышла с предыдущего, потому что к спортивному залу они с Хоакином подошли одновременно. Не налетели друг на дружку – слишком уж идеально это вышло бы, слишком романтично, – а просто остановились.

– Здравствуй, – сказала Бёрди.

– Привет, – ответил Хоакин, поглубже засунув руки в карманы толстовки и сверля взором ботинки. Смотреть на Бёрди было тяжело, невыносимо тяжело. Она по-прежнему выглядела так, словно намеревалась его убить, и от этого Хоакин нервничал. Впрочем, он ее не осуждал. Порой ему самому хотелось прибить себя за то, что так мерзко с ней поступил.

Бёрди стояла неподвижно, и Хоакин шагнул в сторону, чтобы ее обойти.

– Постой, Хок, не уходи, – сказала она, положив ладонь ему на рукав. Руки у Бёрди всегда мерзли; он почувствовал холод даже через ткань.

От этого прикосновения он застыл как вкопанный, а она все не убирала руку. Когда она в первый раз его поцеловала, Хоакин был потрясен: до чего нежные у нее губы, до чего горячие! Как у человека с такими холодными ладошками может быть такое жаркое сердце?

– Мне надо… – промямлил он, но что конкретно «надо», придумать не сумел.

– Не уходи, – повторила Бёрди. – Я… Хок, я сильно по тебе скучаю. Знаешь… – Ее голос дрогнул, и, осмелившись поднять глаза, Хоакин увидел, что она плачет.

Они встречались почти десять месяцев, и за все это время он ни разу не видел ее слез. Ни единой слезинки.

– Я тоже скучаю, – тихо проговорил он.

– Ты можешь хотя бы сказать, в чем причина? – Бёрди силилась овладеть собой, разгладить искаженное мукой лицо. – Пожалуйста. Мы ведь никогда не обманывали друг друга. Я не хочу, чтобы между нами все закончилось из-за лжи в последнюю минуту.

Хоакин опять опустил глаза. Он ненавидел это чувство, когда все слова, которые он хотел произнести, безнадежно спутывались в один гигантский клубок, такой тугой, что оттуда ничто не могло выскользнуть. Слова распирали ему грудь, сдавливали легкие, вытесняли воздух.

– Я тебе не лгал, – только и сказал он. Ему безумно хотелось дотронуться до нее, привлечь к себе, утешить. В конце концов, он по себе знал, что такое плакать в одиночестве, и не желал этого Бёрди.

– Тогда в чем дело? Я все думаю, думаю и никак не могу понять! – Бёрди уже не на шутку разозлилась. Хоакин много раз видел, как вскипает в ней ярость, и для объекта ее ярости это, как правило, заканчивалось плохо. – Хочешь знать мое мнение? Ты все-таки мне соврал! – крикнула она. – Соврал, когда сказал, что хочешь со мной расстаться. Ты просто испугался и сбежал, чтобы снова не оказаться брошенным, ведь так проще, верно?

Хоакин не поднимал взгляда. Злые слова отскакивали от него, не причиняя вреда. Он был глух ко всему и вся, не слышал даже Бёрди, а ведь у нее всегда получалось распутать клубок слов, которые он мучительно пытался подобрать.

– В этом вся причина? – Она шагнула к нему. – Я права, да? Ты бросил меня, потому что струсил!

– Я не… – начал было он, отступив назад.

– Мне плевать, что тебе страшно! – взвизгнула Бёрди и снова заплакала. Хоакин молился, чтобы никто из ее подруг не узнал об этом, иначе после уроков его без лишних расспросов просто убьют. Здесь же, в школьном коридоре.

– Бояться – это нормально! – кричала Бёрди. – Ты что, не понимаешь? Такое всегда происходит, когда ты кого-то любишь: этот человек храбр, а ты нет. Я могу быть храброй – за тебя, за нас обоих!

– Не можешь, – коротко усмехнулся Хоакин. Впрочем, ему было не смешно. Вообще не до смеха.

– Могу! – Бёрди преодолела разделявшее их расстояние, вытащила его руки из карманов и взяла в свои. Пальцы у нее были ледяные. – Мне можно доверять. Ты ведь это знаешь, да?

Он кивнул и попытался стряхнуть с себя ее пальцы, но она льнула к нему, и он отступил еще на шаг.

– Так в чем все-таки причина, Хоакин? – Лицо Бёрди впервые засветилось надеждой. – Что не так?

Слова внезапно вырвались из его груди, избавляя от тяжести, сообщая свободу.

– Я не доверяю себе, – сказал он. – И с этим ничего нельзя поделать. Так что оставь меня в покое, Бёрди.

Слезы катились по ее щекам, когда он наконец отдернул руки и пошел прочь.

Грейс

После встречи с Майей и Хоакином Грейс еще долго не находила себе места. Бессонница и избыток кофеина привели ее на грань нервного срыва. Ей постоянно грезилась Персик: малышка в матросском костюмчике уплывала вдаль на лодочке и призывно плакала – так же, как в день своего рождения, – а Грейс, как ни старалась, не могла добраться до нее, не могла взять на руки и прижать к груди.

Хватая воздух, она просыпалась и обнаруживала, что тянется к дочке, а в ушах стоит надрывный детский плач.