Далекое близкое

И писал свои картины Василий Максимович всегда в глуши, в деревне, окруженный этим самым народом, в крестьянской избе, построенной без всяких прикрас мужиком.

Топорная светелка была его мастерской. А вдохновители и критики — все тут же под боком. Полна изба приходила к Василию Максимовичу по его зову, народ здраво и умно разбирал каждый его труд.

Ах, это дорогая публика! Всякий художник, бывавший в захолустье на этюдах, знает меткие словца подростков, слыхал серьезный, правдивый приговор степенных мужиков всякому лицу, всякому предмету в картине и поражался верностью оценки и беспощадностью метких эпитетов.

Василий Максимович не раз рассказывал, как много приходилось ему переделывать по замечаниям деревенских друзей. До тех пор не считал он своей картины законченной, пока она не была совершенно одобрена ими.

Все, что касалось подробностей в обстановке бытовых сцен, все характерные приметы действующих лиц разбирались без пощады.

— Нет, постой, постой. А это? — спрашивает бойкий сосед. — Кто?

— «Дрýжку» мнил тут посадить.

— Что ты, что ты! Разве ему это место? Тут надо кого постарше, не сватов — посадить. Опять же дрýжка у тебя млад — неопытен. Да и не боек — скучноват обличьем… Гли-ко, вот покажу тебе дрýжку. Вишь какая веселая, широкая рожа! Да его всегда и берут на свадьбы: балагур, весельчак…

Общий хохот. И излюбленный «дрýжка» изъявляет полное согласие посидеть для картины.

Покойный Крамской — человек громадного ума, непоколебимо убежденный в значении национального в нашем искусстве, всегда, как только приносили на выставку картины Максимова, надевал пенсне, приседал на корточки перед картиной, еще не повешенной на стену, и долго не мог прервать своего наслаждения этим подлинным свидетельством о жизни народа.

— Да, да, сам народ написал свою картину… — говорил Иван Николаевич, глубоко растроганный. — Удивительно, удивительно! Вот, жанристы, у кого учитесь…

Немного картин написал Василий Максимович, но это немногое будет вечным достоянием нашего народа.

Уверен, что и впоследствии, при свободе собраний и союзов, картины Максимова будут украшать места народных сборищ, и наш художник, Василий Максимович Максимов, будет излюбленным — своим.

Мир праху твоему, преданный товарищ! Ты никогда не изменял вере и направлению Товарищества передвижников. Твои картины останутся живыми символами сорокалетней жизни ядра, крепкого союза художников своего народа.

Вечная память, товарищ. До скорого свидания!

II

Правда народная

Кремень «передвижничества», самый несокрушимый камень его основания — Василий Максимович Максимов немыслим без России, неотделим от своего народа.

Даже судьба Василия Максимовича всю жизнь колотила его, как злая мачеха, — точно так же, как она беспощадна к исключительно даровитому народу русскому и с какой-то тайной завистью не дает ему ни отдыху, ни сроку — дубасит его в самые больные места. Так и наш бытописатель, — в живых картинах, полных любви и смысла, весь свой век был заглушаем за беззаветную преданность, кровную любовь и неизменную службу своему великому народу.

В этом служении было единственное счастье Максимова, и его назначение определилось в самой ранней юности. В самом искреннем искании веры в свое дело он встретил учение о величии и значении своего обездоленного народа.

Картины его можно назвать перлами народного творчества по характерности и чисто русскому миросозерцанию. Они скромны, не эффектны, не кричат своими красками, не вопиют своими сюжетами; но пройдут века, а эти простые картины только чем-то сделаются свежее и ближе зрителю будущих времен. А чем? — Это вовсе не загадка и не таинственный символ, — это самая простая русская вечная правда. Она светит из невычурных картин Максимова: из каждого лица, типа, жеста, из каждого местечка его бедных обстановок, бедной жизни.

Какой бы культуры ни достиг в будущем русский гражданин, каких палат ни понастроил бы он впоследствии для развлечений, обучений и общежитий своим молодым орлятам, во всех этих великолепных хоромах и обширных чертогах картины В. М. Максимова займут почетное место; и из поколения в поколение будет традиционно переходить к ним любовь и сердечный интерес к бедным формам бедного быта предков; а имя автора будет вспоминаться и чествоваться, и будет бессмертен скромный художник со своею простою наружностью. И все реальнее и знакомее будут казаться возвеличившемуся потомству его дорогие черты, и все дороже будут ценить его правдивые картинки. Их будут любить и вечно ими любоваться.

Вот награда художнику.

И это не фантазия к случаю, не утешение в горькой юдоли. Нет, счастье художника как художника, несомненно, заключается в этой счастливой находке своей «зеленой палочки»; только она и укажет ему путь в его «царство небесное».

Может показаться, что Максимову просто и без борьбы пришлось достигнуть своей художественной вечности. Нет, в действительности на пути его было много искусов и соблазнов, много заманчивых дорог и более блестящих перспектив.