Далекое близкое

После полудня прояснилось. Я вышел за город, прошел по полотну до шоссе. По прекрасному, ровному, как бильярд, полю учились новобранцы, и залпы их часто направлялись в меня. Я не боялся, — я знал, что это холостые заряды. Я больше чем когда-нибудь верю в общее примирение народов… Пусть эти молодые хлопцы бегают, резвятся со своими молодыми офицерами и неустрашимо шлепают в лужах и канавах воды.

Над этими лилипутиками, как казалось с насыпи, весь горизонт покрывала живописная гора с садами и домиками у подола. Миром и благополучием веяло от этой картины; только посреди горы искусственно насыпанная пирамида — Костюшкин холм — резко поднималась куполом к небу и притягивала к себе. Говорят, этот холм насыпали поляки под строгим запретом австрийских властей — в рукавах носили землю.

На центральной площади каждое утро я вижу свежий венок Костюшке, лежащий на каменной плите на том месте, где он принимал присягу нации.

В картине Матейки он представлен на великолепном коне, в светлом шелковом кафтане времен Директории, с развевающимися кудрями и вдохновенным счастливым лицом юноши. Щеголеватые уланы, храбрые шляхтичи и масса, масса хлопов-галичан в белых кафтанах, с насаженными на древки косами — все ликовало победу на месте этого холма.

23 октября 1893 г., Краков

Письмо третье

Ветреное племя

Скакунов забыло, что в полях в то

время

Музыки и вкуса был он представитель.

Я. П. Полонский

^[408]

Вчера уже целой кавалькадой, в обществе молодых краковских художников, мы ездили на «Копец Костюшки»^[409]; здесь, говорят они, погребено его сердце.

Вид оттуда на все стороны удивительный. За сто пятьдесят верст силуэтом, бледным, как воздух, видны границы — русская и австрийская. Кругом на всех выдающихся пунктах — крепости. И под нами на всех выступах горы — пушки; снуют молодые солдатики, лилипутики-артиллеристы.

Красиво извивается большая дорога вниз, вся она густо засажена каштанами. У крепостных ворот видны и наши белые верховые лошади, которых мы отдали солдатикам подержать. Внутренняя кирпичная стена крепости вся измалевана синими мишенями разных величин и разных фигур. Еще ближе к подолу «Копéца» — гребень прелестной готической церкви новой постройки. Перед нами на самой площадке, на каменном невысоком пьедестале лежит аршина в полтора кубический камень с гладко отесанными краями. Посредине одной стенки — надпись — Kosciuszko. Дорога идет спиралью на эту земляную пирамиду, а асфальтовые стоки для воды в большом порядке и чистоте. Вся эта земляная башня густо заросла травой по отвесным почти стенам.

В Вильно, в Варшаве и еще больше здесь, в Кракове, и, вероятно, во всех польских городах есть эти возвышенные точки, где легко и свободно дышится, где верится в жизнь и в лучшее будущее. Античные греки запрещали рабам всходить на пникс^[410]. Но Франц-Иосиф добродушен и доверчив, все войско — чистокровные поляки; никто в Кракове не говорит по-немецки; ни одной немецкой вывески во всем городе. Университет, библиотека, магистрат, соборы — все это в лучшем виде, реставрировано и заново выстроено в затейливом, дорогом стиле готики. Самоуправление и свобода полные. Поляки говорят, что они Франца-Иосифа обожают, и я не сомневаюсь в этом. Жалуются на бедность — это правда.

Мои новые друзья, художники-поляки, все из Парижа, все побывали там. Только двое живут здесь, а прочие приехали для этюдов на родину за материалами к картинам, которые они готовят для парижского Салона. В их картинах уже нет ничего общего с Матейкой. Их жанр жизнерадостный, веселый. Вместо горького, трагического тона на их картинах — блеск солнца, голубое небо, зеленая трава и смеющиеся физиономии дивчат и парубков. Вот после работы, в косовицу, они отдыхают в картине В. Водзиновского^[411]. Парни острят над девками — шутки, смех, веселье льется из картины, еще не оконченной.

Матейко гостеприимно давал мастерские в школе этим молодым художникам, учащимся то в Мюнхене, то в Париже. Вот еще большой жанр В. П[шерва]-Тэтмайера^[412]. В деревне, во время Пасхи, в ожидании ксендза для освящения куличей, сала, яиц дивчата, парни, мальчики и другие пестро загромоздили улицу и красиво иллюминуют ее своими белыми костюмами, красными шалями и расцвеченными яствами.

Баталист А. Пиотровский^[413], известный уже своими картинами, пишет буколическую картину: полуодетый пастух античного мира играет на свирели, перед ним стоит пастушка, кое-как прикрывшись звериными шкурами. Осенняя пожелтевшая трава, вдали черные горы и мглистый серый воздух дают широкий простор и меланхолическое настроение.