Далекое близкое

В России также Брюллов, как гениальный талант, почувствовал свое оранжерейное воспитание: ему сильно хотелось внести жизнь в искусство. «Помпею» он начал под свежим впечатлением раскопок, на месте. В композиции ее он выбивался к свободе и жизни. В «Осаде Пскова» сказывается еще большее стремление к реальности; но было уже поздно; он сам сознавал условность своей школы и глубоко страдал, как рассказывали современники (профессор Никитенко и В. Самойлов).

Он очень любил работы Федотова и всеми силами протежировал ему.

Иванов по глубине своей натуры хотел соединить все. Его главный труд стоит особняком. Но в дальнейших композициях к Библии он поразителен по своей новизне и оригинальности воображения; он отрешился от всех старых традиций.

С Федотова и Перова русская школа живописи начинает жизнь самостоятельную и делает быстрые успехи.

В самой Италии за последние тридцать лет искусство возродилось к настоящей жизни только благодаря разрыву с традициями своих великих предков. Выросла новая школа еще небывалых колористов в Неаполе. Ее представитель — Морелли, в первых работах которого еще много условности. В своем «Тассо перед Элеонорой», «Искушении св. Антония» и особенно в композициях позднейших он достигает необыкновенной художественности и глубины, а в колорите и силе — совершенно новых гармонических сочетаний. Его последователи: Боскетто — необыкновенно изящный, с небывалой еще выдержкой цветных отношений; от композиций его веет высоким умом и тонкой оригинальностью. Скульптор Ахиле д’Орси^[454] — самый реальный и смелый художник нашего времени. Его «Рабочий в копях» в Римском национальном музее и «Паразиты» в неаполитанском Капо ди Монто — вещи поразительные по своей неожиданности и силе. Эти новые музеи новой, объединенной Италии полны теперь такими чудесными вещами совершенно нового искусства, восхитительного, живого, что едва верится глазам. И только вековые предрассудки и публики и гидов держат еще эти дивные создания в неизвестности. А сколько новых имен совсем неизвестны нам! Не только нам — даже самим итальянцам, до сих пор только и признающим из новых художников одного посредственного Фракассини.

Итак, несмотря на все мое обожание искусства великих мастеров Греции, Италии и всех других, я убежден, что увлечение ими художника до подражания губительно.

Как бы ни был очарователен художник старой школы отжившего времени, надобно поскорей отделываться от его влияния и оставаться самим собою, уничтожать в своих начинаниях беспощадно всякое малейшее сходство с ним и стремиться только к своим собственным идеалам и вкусам, каковы бы они ни были.

Увлечение новыми художниками не так опасно; оно может совпадать с личными симпатиями таланта и открывать ему дорогу к новым откровениям неисчерпаемого и вечно нового искусства.

Письмо девятое

Прощай, Италия! Еще дня три в твоих прекрасных пределах, под глубоким голубым небом, по зеленым тучным нивам, по цветущим, как рай, садам, по изящным шумным городкам с синими горными далями. Еще дня три я буду видеть этих наивных бездельников, слышать бешеную трескотню извозчичьих двухколесок по гладкому паркету из железной лавы, по узким улицам без тротуаров, без полицейских, без тумб и без всяких прочих церемонностей северного европейца. Я уж попривык и освоился с этой теснотой и быстротой движений. При подобных условиях у нас, на Руси, каждую минуту надо было бы ожидать смертоубийства, увечий и тому подобных неприятностей, — здесь идешь спокойно: знаешь твердо, что эти лихие и быстрые, как вихрь, лошадки — в ловких руках артистов-возниц; он несется только тогда с такой быстротой, когда уверен, что между пешеходами и его кареткою есть точных полвершка расстояния — колеса не заденут даже фалд пешехода. Оглушительные щелканья бичом мигом раздвигают густо запруженные улицы: кати!

Безустали гам и крики на улицах: разносчиков, развозчиков, детей и ослов, и особенно ослов. Мне кажется всегда, что осел горько вопиет к небу, когда, подняв свою страдальческую голову, он начинает реветь, прерывисто задыхаясь. Вечно нагруженный непропорционально своему росту, всегда с придавленной спиной, с явными следами побоев, горько и громко рыдает он под тяжелой ношей. Но никакого внимания не обращает на него неугомонная жизнь. И все кругом неугомонно делает своё дело. Море громыхает у берегов, Везувий неугомонно ворчит, куря свою трубку. Апельсинные и лимонные деревья всегда отягчены плодами; и в то же время они еще цвели на моих глазах по всей Сицилии и неаполитанскому краю чудными белыми подвенечными цветами, одуряя все кругом своим сильным сладким ароматом. Неугомонно, безустали, вот уже целые почти два месяца красуется здесь весна в цветах всевозможных форм. Еще в половине февраля на сером фоне голых ветвей прелестно зацвели миндали, за ними персики, абрикосы, апельсины, потом груши, вишни, яблоки, сливы и так далее. И до сих пор еще цветут поздние породы яблонь, терновников. А сколько цветов для цветов! Бесплодных, даже без запаха, — и пахучих!