Далекое имя твое...

Марта как-то сама собой отошла на второй план. О ней уже и не хотелось вспоминать. Изменила и изменила. Значит, ей так и надо. Значит, так любила, если выскочила замуж, едва успел уехать на фронт. Спасибо, что сразу сообщила. Но что с Ольгой и ее дедом? «Они бы сейчас не узнали меня», — думал Имре, и иногда его охватывало отчаяние, в самые тяжкие дни подступали жуткие мысли о смерти. «Нельзя сидеть сложа руки. Я носил кортик! Да, он исчез. Но я должен быть достоин его».

Эти мысли давали силы, заставляли искать… Что искать? Где? Когда над головой все та же тусклая лампочка, все тот же барак с двухъярусными нарами, набитый такими же бедолагами, а с раннего утра еще в темноте под матерные окрики построение, завтрак и работа, работа, работа…

Некоторые не выдерживали.

И вдруг новость! Русские вошли в Будапешт. Венгрия вышла из войны.

И первый же вопрос:

— А что будет с нами?

Бараки ожили. Споры, обсуждения, предположения.

— Неужели скоро начнут отпускать?

— Нет, правда?

— Ребята, и не верится!

— Всех-всех?

— Нет, тебя на размножение оставят.

Радость выхлестывала через край. Любой солнечный день воспринимался как гимн в честь будущего скорого освобождения. И люди вдруг сделались добрее друг к другу, и охрана незаметнее. Даже овчарки стали глядеть вроде бы человеческими глазами.

Но и радостная весть не каждому по сердцу. Некоторым она, как нож острый, как шаг к пропасти. Дома ни кола, ни двора. Родных война разметала. Жизнь начинать заново. Еще страшнее тем, кто крови чужой много пустил.

— Говорят, преступников судить будут…

— А ты знаешь, зачем тебя к коменданту вызывали? — по секрету в откровенную минуту шепнул чернявенький мадьяр, с которым Имре обычно раз в год словом перекидывался, и то случайно.

— Зачем?

— Думали, ты шпион, — и тоненько, едва слышно, хихикнул.

Имре и без него еще тогда догадался и посмеялся только, но когда шустрый сообщил, гадко почему-то сделалось. Это о нем-то так подумали! А с другой стороны, везде, оказывается, есть люди, которые все обо всем знают, и нет для них стен бетонных, запретов царских, приказов грозных. Всюду проскальзывают, проникают, как черви земляные. Всякий навоз перерабатывают.

Хотел Имре спросить у чернявенького кое о чем, но не стал связываться. Тошно.

«Я офицер, прежде всего, — думал он, — где бы ни находился, во что бы не был одет-обут».

Самое тягостное, оказывается, — ожидание. Особенно, когда совсем очевидным стал факт: пленных освобождают. Конец барачному муравейнику. Даже чувство, похожее на тоску, возникло: вон один пошел с жалким узлом на выход. Вроде его и не знал, но он уходит, больше не вернется. От этого грусть-тоска какая-то заполняла душу. Пока самого не пригласили к следователю.

В том же двухэтажном помещении комендатуры только на первом этаже в узком неудобном кабинете сидел он. Плечистый. Три маленьких звездочки на погонах. Лицо неулыбающееся, рябое. Сбоку — пожилой солдат с лычками сержанта. Имре успел ухватить конец фразы:

— …а кортик передать его матери. По справедливости, товарищ старший лейтенант.

— Кто разрешил? — взвизгнул следователь и осекся, взял себя в руки.

Кровью облилось сердце Имре. Лицо сержанта показалось знакомым. Взгляд его словно опалил Имре и ушел в сторону.

— Он? — едва слышно спросил следователь сержанта.

— Так точно. Мне остаться?

— Нет, свободен, сержант, — кивнул хозяин кабинета.

И неуклюжий, как шкаф, сержант оставил их двоих лицом к лицу.

* * *

Снова встало перед глазами тысячу раз передуманное, тысячу раз пережитое. Прыжок из горящей машины, скрученные руки, лесная поляна и ошеломительный обстрел с самолета, борьба и тот сумасшедший побег с поврежденной ногой…

Имре почти машинально отвечал на вопросы следователя. Все мысли были поглощены нечаянно услышанной фразой о кортике. «Значит, подобрали, а я боялся, что там на поляне он и остался, под снегом. Хотят передать матери погибшего. Но главное — не пропал, главное, — теперь можно думать, как вернуть его».

Имре не верил в свою удачу.

— Ну хорошо! — следователь поднялся, оказавшись почти на голову ниже Имре.

Еще заметнее стали широкие плечи следователя, и весь он, такой массивный, уперся проницательными глазками в допрашиваемого.

— Хорошо! Вам удалось совершить побег в суете от налета фашистской авиации. Но давайте рассуждать логически, — он, как профессор, читающий лекцию, в глубоком размышлении пальцами потер широкий лоб и снова посмотрел на Имре в упор, словно приготовился выстрелить: — Вы должны были сразу же пойти в сторону линии фронта. С целью перейти ее. А вы исчезли с радара.

Неожиданное сравнение, похоже, вдохновило его. Он сделал паузу, выжидательно вслушиваясь, не скажет ли чего Имре.

Имре помолчал. Он ощутил, что этот рябой крепыш готовит ему какую-то ловушку. Что длительное исчезновение Имре и было тем звеном для них, которое давало основание предполагать его шпионскую деятельность.

Следователь снова сел, выдвинул ящик, неторопливо достал «Беломор».

— Закуривайте! — протянул пачку следователь. — Ах да, вы, кажется, не курите?