Дали глазами Аманды

Гадес был андалузцем, и мы собирались отправиться вместе с ним на знаменитую севильскую Feria. Гала уехала в Кадакес. Первая наша остановка на пути в Севилью была в Лионе, где Дали повел меня обедать к «Мэр Пие». Ничто не соблазнило меня настолько, чтобы набрать вес, а Дали пытался съесть все, но оставлял половину на тарелке. В тот день я увидела как он поглощает раков. У него была слабость к ракообразным, и он не упускал случая подчеркнуть, что эти животные столь же великолепны, сколь и приятны на вкус, потому, что они носят свой скелет снаружи, чтобы «защищаться им, как воин — доспехами». Кулинария так соблазняла мэтра, потому, что он, казалось, сожалел, что сам не кулинар. Дали иллюстрировал довольно странную книгу рецептов, где ракам было отдано предпочтение.

Потом мы остановились в Авиньоне, где провели ночь в отеле «Европа», вкусив великолепный ужин. Путешествовать на машине с Дали было настоящим удовольствием.

Он все рассматривал, все комментировал, потчевал анекдотами. Иногда он говорил: «Засните, малышка, вы, должно быть, устали. Положите голову мне на плечо».

Я дремала и постепенно погружалась в глубокий сон, в то время как он гладил меня по волосам. Когда я просыпалась, он все еще смотрел на меня. Он говорил, что для него было радостью видеть мой нос вздрагивающим, мои губы — обмякшими, он пытался отгадать, что мне снится, он хотел все знать обо мне. Сам он никогда не спал. Он любовался пейзажами, рассказывал мне историю Боде-Прованса, тамплиеров, катаров (мне, думавшей, что катар — это насморк) и альбигойцев.

В Перпиньяне мы остановились перед вокзалом, который Дали называл не иначе как «центром мира». На самом деле важным местом здесь был писсуар, где Дали сделал открытие, наблюдая ромбовидное покрытие потолка. Эти громогласные заявления по поводу перпиньянского вокзала начинали меня утомлять. Перед тем как пересечь границу около Булу, он показал мне место, где несколько лет назад он оставил Галу менять колесо в их автомобиле под проливным дождем и к тому же среди ночи. Я знала, что Гала умеет водить машину. Гала была для него всем: секретарем, поверенным в делах, кухаркой, медсестрой, даже шофером! Какая преданность!

— В глубине души я, вероятно, подлец.

— Конечно, я бы никогда не оставила вас менять колесо под проливным дождем.

— Неужели? Но вы же не Гала, — ответил он, смеясь. — Вы малышка Аманда, ангелоподобное существо, которой нужно служить, как принцессе. Вам, наверное, не терпится увидеться с вашим севильским герцогом?

— Не раздражайте меня!

Мы остановились в отеле «Дюран» в Фигерасе и уехали на следующий день, не заезжая в Кадакес. Перед тем как приехать в Севилью, мы остановились в Толедо и посетили собор и дом Эль Греко.

В Севилье наш отель был переполнен иностранцами, приехавшими на Feria. Мы встретили там нашего Короля-Солнце и нескольких друзей, а потом отправились на праздник. Там много пили, танцевали, женщины — в платьях в горошек, мужчины — в андалузских костюмах. Красивые кабальеро выглядели очень гордыми; у одной молодой девушки сзади на платье красовалась роза и peineta. Все дамы обмахивались веерами, что было крайне полезно при такой ужасной жаре. Мы смотрели, как танцует знаменитая Лола Флорес, потом чокались со всей распрекрасной компанией, кричавшей: «Пусть праздник никогда не кончается!»

Дали чествовали, фотографировали и интервьюировали. Он потом, правда, очень смеялся, прочитав в одном местном журнале, что его сопровождала некая «сногсшибательная» особа, что, конечно, не очень соответствовало моей скромной персоне. За гуляньями следовали бесконечные обеды, посещения fincas, где выращивали быков, приватные корриды. Я чувствовала себя не совсем свободно — празднества казались мне чересчур фривольными.

Мы ужинали в Каса Пилатос, роскошном обиталище нашего друга Игнасио Медина. Гораздо более непринужденный, чем в Лондоне, он показал нам свои сады, и Дали, как знаток, любовался арабским орнаментом на стенах и потолках герцогского дворца. Потом мы были приглашены к герцогине Альба, имевшей в числе своих предков знаменитую «Обнаженную маху» изображенную Гойей.

Однако сам Дали не был особенно счастлив среди этого столпотворения. Мы сумели насладиться покоем и остаться одни только во время посещения церкви со знаменитыми фресками Вальдеса Леаля, картинами смерти и разложения, и городского музея, где были выставлены полотна Мурильо. Дали впал в экстаз перед полотном огромных размеров, шедевром так называемого «банального» искусства, изображавшего толпу, коленопреклоненную перед епископом на возвышении. Облатка, единственная яркая деталь этого сумрачного полотна, настолько впечатлила Дали, что он говорил об этом на протяжении нескольких дней.