Дальнее зрение. Из записных книжек (1896–1941)

Свободолюбие кажется жестоким, ибо – если уже так – вся жизнь кажется жестокою. Ваше понятие о ней делает ее жестокою. И все же ей, жизни, – царство и господство, и ей привет.

Раздави меня ты, жизнь, и ты, природа! Но именно ты, а не человеческие понятия и предрассудки! Последние, – именно они: «понятия» и «предрассудки», – наши враги; и погибать от них действительно жестоко. А ты, жизнь, ты создала такое неисчерпаемое сокровище мысли и форм, и за то я готов со сладким чувством от тебя погибнуть, но только бы знать, что погибаю от тебя, от твоей святой, чистой руки.

«Я не люблю Мефистофеля». Я тоже иногда его ненавижу, и только в злую минуту растравляю себя его жалким философствованием. Нет, это не «пудель» и это не «простое обыкновение всех пуделей», то, что меня поразило! Это великая тайна жизни прорвала серую кучу облаков, устилающих нашу предрассудочную, сумеречную обыденщину; это солнце блеснуло из-за облаков, от которых мы задыхаемся. И не мешайте же, не мешайте ему, если не хотите сделать самоубийства! Дай дружескую руку ты, милый товарищ, – все равно сестра, сотрудник или жена, – ты, который дал мне почувствовать великую, свежащую тайну жизни, ее луч, без которого мы погибаем.

1905

25 ноября

Для меня тут – один мучительный вопрос, и от него – моя жизнь, мое оправдание, но от него же и смерть. Этот вопрос таков: не слишком ли уже я сам замер в моих сумерках, смогу ли нести знамя жизни? «Сие уже труд есть предо мною».

Страшный это вопрос потому, что от него зависит решение, следует ли с точки зрения той же жизни оттолкнуть от себя ее призыв, и тогда пойти сознательно к мраку и погибели, или же можно еще понадеяться на мышцы, которые стали ослабевать, и принять на себя великое дело жизни, к которому она призывает.

В первом случае в утешение останется разве только лирическое преклонение пред жизнью, крупицы правды, доступные лиризму. И эта крупица правды в том, чтобы хоть издали приветствовать жизнь, исповедовать ее религию. Но не будет ли жизнь так милостива, не решит ли сама за меня этот вопрос? Да будет так, как ей лучше!

Дряблые мышцы, пусть они погибают, если это нужно для жизни. Но да не коснется ее, великой матери – Жизни, какой-нибудь злой начаток, какой-нибудь росток злого чувства с твоей стороны. «Да не коснется одушевленного Божия кивота рука скверны». Все равно, это будет только для тебя, дряблый, обрюзглый отбросок <…> «вторая смерть».

2 декабря

Откинув условности и границы, поставленные случайными, буржуазными моментами жизни, я чувствую, что во имя единой великой и истинной жизни имею право питать чувство к В. А., если только я способен и достаточно силен еще, чтобы поднять живое, действительное бремя жизни.

26 декабря

Для чего я отрекаюсь от счастия жизни? Во имя чего мне убивать в себе естественные зачатки жизни? Ведь я же чувствую, что кроме жизни ничего ценного нет, что, отрекаясь от нее, я иду в мрак, в безмыслие, бессловие могилы! Все, что есть хорошего, то в жизни и для нее. Только там добро, где жизнь.

И ясно, что если я могу отречься от очевидного блага жизни, то только для жизни же, только любя жизнь, и отнюдь не убивая ни себя и никого, а во имя моей и моего друга и ближнего жизни. Только крепко веря в то, что некогда, в Боге, мы будем жить наилучшим образом, полнотою жизни, будем жить друг в друге и друг для друга, друг с другом, – только веруя в это и чтобы было так, я могу отречься от видимого, хотя бы и эфемерного обладания жизнью здесь, сейчас, в ближайших условиях. Этим жили подвижники всех времен.

Для тех же горестных и несчастных, которые не имеют этой веры, отречение от данного момента жизни есть самоубийство и горестное отсечение лучшего, что есть в жизни. Для этого нет никакого оправдания. Это смерть и моя, и – принципиально – моего ближнего.

1906

14 апреля

К каждому человеку надо уметь питать жалость, надо найти ту точку зрения, с которой к нему будешь знать жалость. Суметь пожалеть человека – значит более или менее найти путь к нему. Единственный ли это путь к нему, – это еще проблема. Ясно одно: последняя наша задача – найти путь к человеку, которого любим, т. е. найти путь к объединению с человеком. Ты и я – одно, вот последняя формула, которая есть цель стремления. Это надо достигнуть не метафизически, подобно Фихте, а действительно. Это трудная задача жизни.

9 мая

Любовь связана с стремлением к обезличению; ее тяготит та оболочка, которая называется личностью. Все твои поступки, все, что складывает тебя, как ты есть сейчас, статически, все, что есть твоя личность, – все это тяготит, когда душа хочет «идти вперед, забывая задняя», то есть захвачена своим жизненным, динамичным началом.