Дальний остров

Нет нужды говорить, что Мартин Бек, образцовый страдалец из этого романа, никакого юмора ни в чем не видит. Книгу именно потому так уютно читать, что ее главному герою в уюте полностью отказано. Когда в Рождество дети ставят ему песню «Смеющийся полицейский» в исполнении Чарльза Пенроуза, от души хохочущего в паузах, Бек слушает с каменным лицом, в то время как дети покатываются от смеха. Бек, похоже, неизлечимо простужен, он постоянно сморкается и чихает, вечно курит противные сигареты «Флорида». Он сутулится, лицо у него серое, он плохой шахматист. У него язва желудка, он слишком налегает на кофе («чтобы окончательно ухудшить свое состояние»), он спит один на диване в гостиной (в спальне — сварливая жена). Никоим образом нельзя сказать, что он блестяще раскрыл массовое убийство, совершенное во второй главе. Да, ему пришла в голову одна ценная мысль — он догадался, какой «висяк» взялся вновь расследовать его погибший молодой сослуживец, — но он ни с кем не поделился своей догадкой и, не обыскав хорошенько письменный стол убитого полицейского, наградил свой отдел полутора месяцами лишней мороки. Самое яркое, чем он запомнился, — это не раскрытием преступления, а тем, что предотвратил убийство, вынув патроны из пистолета.

В Шёвалль и Валё как писателях-детективщиках поражает помимо прочего то, что они очень трезво смотрят на свой центральный персонаж и нисколько им не очарованы. Они позволяют Мартину Беку быть реальным полицейским, они не поддаются искушению сделать его романтическим мятежником, не вписывающимся в систему героем, блестящим разгадчиком загадок, чемпионом по части выпивки, тайным благотворителем или обладателем других выигрышных качеств, которыми так любят наделять своих главных действующих лиц мастера этого жанра. Бек осторожен, склонен скорее отступать, чем наступать, флегматичен и в целом не очень-то годится в литературные герои. Наделив его, вопреки всему этому, притягательной силой, Шёвалль и Валё, можно сказать, присягнули на верность прозаичной реальности полицейской работы. Да, среди второстепенных персонажей, которым они время от времени уделяют внимание, заметен Леннарт Колльберг, чувственный человек и ненавистник огнестрельного оружия, в чьих тирадах, выдержанных в левом духе, трудно не услышать авторских голосов и суждений. Но Колльберг, что характерно, единственный из детективов чувствует себя в отделе все более инородным телом. В одном из более поздних романов серии он совсем уходит из полиции, тогда как Мартин Бек с сознанием долга продолжает служить, повышаясь в чине. Хотя много говорилось (и справедливо) о стремлении Шёвалль и Валё нарисовать десятитомный портрет современного общества со всеми его язвами, не менее сильно впечатляет их готовность показывать в одной книге за другой через посредство Мартина Бека, как упрям в своей изнаночности мир полицейской работы.

Пока массовое убийство не раскрыто, Бек постоянно страдает — иного и быть не может. Он и его сослуживцы идут по тысяче ложных следов, обходят людей дверь за дверью под ледяным ветром, подвергаются нападениям идиотов и садистов, отправляются в невыносимо дальние поездки по зимним дорогам, читают нескончаемые кипы скучных рапортов и протоколов. Словом, работать в полиции — значит мучиться. Мы же, читатели, можем, в отличие от Мартина Бека, смеяться над тем, как ужасен мир и с какой жестокой деловитостью он причиняет мучения детективам; мы, читатели, всю дорогу получаем удовольствие. Однако не кто иной, как страдающие полицейские, под конец дарят нам нечто красивое: одновременную разгадку очень старого преступления и жуткого нового, разгадку, основанную на некой изящной тонкости, касающейся автомобилей, разгадку, которую предвещали слова то одного, то другого свидетеля: «Странно, что вы меня об этом спрашиваете…» «Смеющийся полицейский» — путешествие сквозь реальный мир с его безобразием к самодостаточной красоте хорошей полицейской работы. Топливом для книги служит напряжение между антиутопическим авторским ви́дением мира и оптимизмом, неотъемлемо присущим детективному жанру. Когда Мартин Бек на последней странице наконец-таки смеется, этот смех звучит как признание того, какими ненужными оказались на поверку все страдания полицейских. Какими нереальными.

«Затем» после запятой

Чтения так много, а времени так мало… Я постоянно ищу повода, чтобы отложить книгу в сторону и никогда больше не брать, и один из самых убедительных поводов, какие может мне дать писатель, это использование слова «затем» в роли союза без последующего подлежащего:

Она зажгла «Кэмел лайт», затем глубоко затянулась. Он приглушает свет и открывает окно, затем втаскивает труп.

Я подошла к двери и открыла ее, затем снова повернулась к нему.