Дальше ваш билет недействителен

Она вынырнула из простыней и подушек, словно из лебединой схватки, и протянула руку в поисках какой-нибудь ветви, чтобы выбраться на берег. Она прятала лицо, когда стонала, словно стыдясь, и, кусая себе руку, не давала своему крику подняться к небу. Я ей сказал, что меня огорчает этот недостаток милосердия к небесам.

— Я воспитывалась в монастыре, у добрых сестер, — объяснила она мне, — и сама удивилась, когда узнала, что бразильские монашки дают такой обет молчания. Мне вчера мама звонила из Рио, и я ей сказала про тебя. Она все знает.

— Надо всегда обо всем рассказывать матери, когда она на другом конце света. Как она к этому отнеслась?

— Очень хорошо. Сказала, что раз я счастлива, то это неважно.

— Никак не могу привыкнуть к построению бразильских фраз. Что неважно? Быть счастливой?

Ее взгляд блуждает по моему лицу, даря ему чуточку своей веселости.

— Не бойся, Жак…

Я резко вскидываю голову:

— Почему ты так говоришь? Чего бояться?

— Меня. Ты не привык, чтобы тебя любили как волна взахлест, и я знаю, что ты держишься за свою свободу.

— Не говори глупости. Ты со мной, какого черта мне с ней делать? Нечего. На, возьми ее. Дарю. Сшей из нее занавески. Нет никакой свободы, Лора. Биологически мы все угнетены. Природа, та самая природа, которую так защищают, требует от нас покорности. Надо спасать океаны, деревья, и воздух вроде тоже, но человек живет угнетенным и его постоянно грабят… Так что я хотел бы умереть до того.

— До чего?

Я спохватываюсь. Сажусь в постели, беру тебя за руку и долго держу, прижав ладонь к своей щеке, закрыв глаза. У тебя руки как у ребенка. Быть может, мне надо было завести дочку?

— Умереть до чего?

— До того, как все океаны будут отравлены, а жизнь потеряет свои самые красивые перья. До того, как все розы посереют.

— Это может быть очень красиво — серая роза…

… Если бы у меня была дочка, я бы, может, выпутался.

— Лора…

Она заключает меня в свои объятия. Кажется, что ночь вдруг становится не такой, словно существует какая-то иная ночь, та, что успокаивает слишком юные сердца в слишком старых телах. Я закрываю глаза, чтобы ты могла прикоснуться пальцами к моим векам. Я чувствую, как слезы подкатывают к горлу, потому что есть предел в упадке сил. Лора, вот уже сорок пять лет, как я мечтаю жениться на своей первой любви. Деревенская церковь, господин мэр, дамы, господа, кольцо на пальце, совсем девственное «да»: Господи, как же мне надо переделать себя заново! Я буду неловким, обещаю тебе, все будет в первый раз, где-нибудь в Бретани, чтобы шел дождь и незачем было выходить, а повсюду весна, весна, которая так идет тебе, эта утраченная родина, о которой шепчутся меж собой осенние ночи. Я борюсь со сном, потому что нахожусь в том самом состоянии полубодрствования, когда чувствительность притупляется и почти можно быть счастливым.

Не знаю, спал ли я. Боль поднимается медленно, тупо и кончает ударом рапиры. Руки Лоры по-прежнему обнимают меня, а губы дышат рядом с моими. Я тихонько высвобождаюсь, и она бормочет мое имя, будто я все еще тот человек. Шулер встает в ночи и идет крапить свои карты. Я наполняю биде и принимаю холодную сидячую ванну. Трийяк был прав: становится легче. Нет ничего хуже для простаты и семенных протоков, чем затянутая эрекция без эякуляции и опорожнения желез. Затор крови в сосудах ужасен. Мне почти никогда не удается эякулировать во второй раз, а часто даже и в первый. И наоборот, затягивать могу хоть бесконечно: в сущности, идеальный любовник. «О ты! ты! ты!» Возьмите крепкого шестидесятилетнего мужчину, который больше не способен кончить, и можете быть уверены, что он удовлетворит вас. «Этот Жак Ренье… Похоже, он еще большой бабник..» Я сижу в холодном биде довольно долго, время от времени обновляя воду. Рапирные удары под яйцами смягчаются и стихают. Но остается каменная тяжесть между задним проходом и основанием члена. Я не смотрел на часы, но Лора в этот раз задержалась, и все это длилось, наверное, минут двадцать. Если бы только мне удалось спустить, это ослабило бы приток крови. Нажимаю на окончание уретры: никаких кровяных выделений. Но кожа члена сильно раздражена трением. Вот, опять начинается. Это чертовски больно, где-то в глубине заднего прохода, ближе к паху, с левой стороны. Моей механике здорово досталось. Объем выделений уже не тот, что раньше, количество простатической жидкости уменьшилось, смазки не хватает, все работает всухую. Зря я выбросил рецепт, который дал мне Трийяк. Завтра утром позвоню своему камердинеру, чтобы отыскал его в корзине и сходил в аптеку. Я должен быть во всеоружии.

Я встаю, вытираюсь, и, похоже, меня разбирает что-то вроде смеха.

Глава VI

— Хотела тебя спросить…