Школьный сад напоминал пьянчугу, что, пробудившись утром в своей комнате, с ужасом обнаруживает погром, учиненный им ночью. Так выглядели к осени все пришкольные участки, которые повидал на своем веку Еглик, если, конечно, среди учителей не находился какой-нибудь энтузиаст, кто, понимая всю важность этого куска земли для воспитания ребят, не посвятил бы этому не только душу, но прежде всего свои руки и свободное время. На некоторых грядках из-под высохшего пырея пробивались усы клубники, в отчаянии взывающие к людям, чтоб их рассадили; помидоры, уродившиеся нынче в таком изобилии, что их не смог оборвать даже школьный сторож, валялись в грязи; стекла в теплице тут и там были выбиты, а за распахнутой дверью виднелись поломанные мотыги и ручки лопат. Лишь вдоль ограды горели всеми цветами радуги георгины, щедро расточая свою красоту и не обращая внимания на царящее вокруг разорение, да два ряда роз. Именно вдоль них и вышагивал Златко. Услыхав потрескивание веток и шелест яблоневых листьев под башмаками Еглика, он исподлобья глянул в ту сторону, откуда доносились шаги, и снова уперся взглядом в землю.
Еглик дожидался его возле теплицы. Сигарета давно погасла, но Еглик все еще держал в зубах прокуренный мундштук: к сигаретам с фильтром он никак не мог привыкнуть.
— Ты что здесь делаешь? — поинтересовался он, когда мальчик был в двух шагах от него.
— А пошел ты! — пробормотал Златко и, не останавливаясь, сделал «кру-у-гом!».
Замдиректору Еглику показалось, что он ослышался. Он сунул мундштук в карман пальто и громко спросил:
— Что ты сказал?
Ать-два, ать-два: Златко топал по дорожке, не обращая на него никакого внимания, и, лишь повернувшись назад, с ненавистью глянул на седовласого учителя и бросил ему в лицо:
— Иди-ка ты, старикан, в ж…
Только теперь замдиректора Еглик осознал, что слух у него в порядке. Он стиснул зубы и бросился со всей возможной для него быстротой к мальчишке, схватил за ворот оранжевой курточки и принялся трясти.
— Ты как это со мной разговариваешь? — орал он.
Златко, обернувшись, бросил через плечо:
— Как-как! Грубо! Отвяжись! Чего прицепился!
Воротника оранжевой курточки Еглик не отпустил. С подобной дерзостью он уже давно не сталкивался, хотя через его руки прошли и не такие бунтари.
— Я тебе не мальчишка, свиненок, чтоб ты мне «тыкал»…
Замдиректора Еглик бешено трепал Златко из стороны в сторону. Златко подпрыгивал среди листвы, словно теннисный мячик, и голосил:
— И ты мне тоже не «тычь», старикашка несчастный! И не лезь ко мне и не мешай! Я ведь к тебе не лезу и не мешаю!
Ошеломленный Еглик опустил его с высоты на грешную землю:
— Ах, так! Значит, я тебе помешал… — ухмыльнулся он с иронией. — Позволь узнать, чем же ты так занят?
Мальчик одернул куртку и заправил рубашку в штанишки.
— Все равно ведь не поймешь…
Учитель сделал вид, будто не замечает больше, что ребенок продолжает обращаться к нему на «ты», его, пожалуй, теперь это даже забавляло.
— Ты так полагаешь?..
— Наша училка тоже глядит на меня, как динозавр на комбайн!
— Гм… а в чем, собственно, дело?
Златко уже успел застегнуть последнюю пуговку своих штанишек.
— Тебе понятна теория множеств? — поинтересовался он недоверчиво.
— Ну… — промолвил с улыбкой Еглик. — Кое-что мне, пожалуй, понятно. А что непонятно тебе?
— Я пришел и спрашиваю, не кажется ли ей, что при симметричном расположении двух множеств, если их пересечение не пусто… элементы из множества А принадлежат одновременно и множеству Б, и наоборот…
— И что же тебе ответила учительница?
Златко сморщил свой маленький носик:
— Что у меня в тетрадке не отчеркнуты поля!
Еглик ожидал чего-нибудь в этом роде. О профессиональных познаниях кое-кого из своих коллег он был не слишком высокого мнения.
— А как ты сам это представляешь?
Златко влез на грядку, из которой тут и там торчали кочерыжки цветной капусты, маленьким ботинком утрамбовал глину и принялся прутиком чертить два треугольника.
— Смотри, — сказал он заместителю директора Еглику уже немного спокойней, словно возраст того был порукой, что Златко наконец будет понят, — вот обычное пересечение двух множеств…
Еглик снова улыбнулся пустячному слову «обычное», но тут же наклонился над головенкой мальчика и стал следить за его маленькой рукой, не поспевающей за опережающими ее мыслями.
Когда стрелки часов перешагнули за половину восьмого, учительская стала наполняться «бездомными», то есть теми из педагогов, кто не являлся обладателем ключей от кабинетов или не дежурил сейчас в коридорах. Примчались также учительницы из младших классов, чтобы поклянчить у Еглика цветные мелки или звякнуть по служебному телефону мяснику, приятельнице, мужу и даже в другой город — естественно, за счет школы — или просто поздороваться друг с другом. Те, кто помоложе, доставали сигареты, постарше — перемывали косточки знакомых и знакомых своих знакомых, а в оставшиеся минуты выслушивали, хотя и без особого любопытства, что и где стряслось.
У вешалки стоял Бенда-отец и рассказывал Дане Марешевой, надевавшей халат в синий цветочек: