Дама из Тиволи (пер. Кившенко)

Прошла недля. Какъ-то, гуляя по улиц Карла-Іоганна, я встртилъ даму изъ Тиволи. Прежде чмъ подойти другъ къ другу, мы оба невольно замедлили шаги и, не отдавая себ отчета въ томъ, что я длаю, я уже шелъ рядомъ съ ней.

Мы болтали о всевозможныхъ предметахъ и шли медленно по тротуару вдоль улицы. Она назвала мн свою фамилію — очень извстную мн фамилію — и спросила, кто я. Но не усплъ я еще назвать себя, какъ она дотронулась до моей руки и сказала:

— Нтъ, не надо, не говорите, я знаю, кто вы.

— Вотъ какъ? — возразилъ я. — Ахъ, да вдь мой другъ лейтенантъ всегда готовъ въ такихъ случаяхъ оказать услугу. Могу ли я спросить, какъ онъ назвалъ меня?

Но мысли ея были уже направлены на другой предметъ. Она указала рукой на Тиволи, говоря:

— Посмотрите-ка!

Какой-то гимнастъ халъ тамъ на велосипед по высоко натянутой проволок, среди цлаго моря горящихъ факеловъ.

— Вы хотите туда пойти? — сказалъ я.

— Поищемъ тамъ скамейку! — отвтила дама. Она повела меня. Мы перешли черезъ Драмсвейгскую дорогу и вошли въ паркъ, гд она выбрала самый темный уголокъ, какой только можно было найти. Тамъ мы и услись.

Я тотчасъ же попробовалъ завязать съ ней разговоръ, но это мн не удалось. Она прервала меня умоляющимъ жестомъ.

— Не буду ли я такъ любезенъ посидть съ минуту совершенно тихо и безмолвно?

— Очень охотно! — сказалъ я и замолчалъ.

Я молчалъ добрыхъ полчаса. Дама сидла, не шевелясь; несмотря на темноту, я могъ видть блки ея глазъ и замтилъ, что она все время сбоку посматривала на меня. Наконецъ мн стало просто страшно отъ ея пронизывающаго, болзненнаго взгляда, я хотлъ встать, но овладлъ собой и только вынулъ часы.

— Уже десять! — сказалъ я.

Отвта не послдовало. Ея глаза продолжали пристально смотрть на меня. Вдругъ она сказала, все такъ же не шевелясь.

— Хватило ли бы у васъ мужества выкопать дтскій трупъ?

Отъ ея вопроса мн сдлалось совершенно не по себ. Мн становилось все очевидне, что я имю дло съ сумасшедшей, но въ то же время меня охватило любопытство, и я не хотлъ покинуть ея. Поэтому я отвтилъ, зорко слдя за нею:

— Дтскій трупъ? Отчего же, я прекрасно могу помочь вамъ въ этомъ.

— Видите ли, ребенка похоронили живымъ! — сказала она, — и я должна его видть.

— Ну, конечно, — возразилъ я, — мы должны выкопать вашего ребенка.

Я продолжалъ зорко слдить за ней, но она тотчасъ же насторожилась.

— Зачмъ вы говорите, что это мой ребенокъ? — спросила она. — Я вдь этого не сказала. Я только сказала, что знаю мать ребенка. Ну, а теперь я вамъ разскажу все по порядку.

И эта женщина, которая не могла нсколько минутъ подъ рядъ вести послдовательный и разумный разговоръ, начала разсказывать длиннйшую исторію объ этомъ ребенк, страшную исторію, произведшую на меня глубокое впечатлніе. Она разсказывала совершено естественно, чистосердечно и очень убдительно. Въ ея разсказ о всемъ происшедшемъ не было ни одного пробла, и въ ея рчи — никакихъ ошибокъ; во всякомъ случа, мн не казалось больше, что ея разсудокъ помраченъ.

Одна молодая дама — она положительно не хотла сознаться, что именно она была этой моло. дой дамой — познакомилась съ такимъ-то господиномъ, въ котораго очень быстро влюбилась и съ которымъ, въ конц концовъ, обручилась. Они проводили много времени вмст и встрчались не только открыто на улицахъ, но и тайно, въ укромныхъ уголкахъ. Они бывали другъ у друга: онъ приходилъ къ ней въ комнату, она — къ нему и, наконецъ, часто сидли въ темнот на этой самой скамейк, на которой сидли теперь мы. Не трудно догадаться, къ чему это все привело: въ одинъ прекрасный день въ семь молодой двушки замтили, въ какомъ она находится положеніи. Тогда пригласили домашняго врача, — дама назвала фамилію одного изъ нашихъ извстнйшихъ докторовъ, — и по его совту молодую двушку отправили къ акушерк въ провинціальный городъ.

Прошло положенное время, родился ребенокъ. По странной случайности, къ этому же времени пріхалъ изъ Христіаніи въ провинціальный городъ и ихъ домашній врачъ. Молодая мать была еще очень больна, когда ей сообщили, что ребенокъ умеръ. Мертворожденный? — Нтъ, онъ жилъ нсколько дней.

Но дло въ томъ, что ребенокъ совсмъ не умеръ.

Матери не хотли показать ребенка; наконецъ, въ день похоронъ показали его уже въ гробу.

— И онъ не былъ мертвъ, говорю я вамъ; онъ жилъ, у него были румяныя щеки, и онъ нсколько разъ пошевелилъ пальчиками лвой руки.

Несмотря на все горе матери, ребенка взяли и похоронили. Это все устроили домашній врачъ и акушерка.

Спустя нкоторое время мать оправилась и ухала, хотя все еще слабая и больная, къ себ домой. Здсь она откровенно разсказала нсколькимъ пріятельницамъ, что съ ней было тамъ, въ провинціальномъ город, и такъ какъ она только и думала, что о своемъ ребенк, то не скрыла отъ нихъ и своихъ опасеній, что его похоронили живымъ. И двушка продолжала грустить и страдать, домашніе относились къ ней свысока, даже женихъ ея исчезъ, — его нигд не было видно.