Дама из Тиволи (пер. Кившенко)

Однажды передъ домомъ ея родителей остановился экипажъ. Она должна была похать на прогулку. Она сла, экипажъ покатился, и кучеръ привезъ ее — въ Гауштадтъ. И тамъ опять появился домашній врачъ. Ее помстили въ сумасшедшій домъ. Была ли она дйствительно сумасшедшей, или же родные боялись, что она будетъ слишкомъ громко говорить о ребенк?

Опять прошло нкоторое время. Въ Гауштадт ее заставляли играть для сумасшедшихъ на рояли. Тамъ у нея не нашли ничего ненормальнаго, только въ высшей степени слабую волю и истощеніе силъ. Ха-ха-ха! — Ее просили попытаться сдлать усиліе надъ собою, употребить всю силу воли, чтобы стать тверже и крпче. Не правда ли, вдь это же было комично, что ее такимъ образомъ какъ бы принуждали открыть преступленіе, совершенное надъ ея ребенком

Наконецъ ее выпустили. И она продолжала тосковать и страдать, такъ какъ до сихъ поръ не встртила ни одного человка, котораго она могла бы уговорить помочь ей въ этотъ дл,- если только я не соглашусь этого сдлать…

Разсказъ дамы показался мн сильно романичнымъ, но все же я былъ вполн убжденъ, что она сама вритъ въ то, что говоритъ. Всо происшествіе было слишкомъ хорошо и слишкомъ тепло разсказано, — такъ не лгутъ. И я сталъ думать, что во всей этой исторіи была доля правды, напримръ, то, что у ней дйствительно былъ ребенокъ. Она, быть можетъ, во время болзни была слишкомъ слаба, чтобы отдать себ ясный отчетъ въ томъ, что ребенокъ дйствительно умеръ, и среди лихорадочнаго бреда у нея возникло фантастическое предположеніе, что его убили. Поэтому я спросилъ:

— Здсь ли похороненъ ребенокъ?

— Нтъ, его похоронили тамъ, гд я лежала больной.

— А, значитъ, это все же былъ вашъ ребенокъ?

На это она ничего не возразила, а только искоса поглядла на меня, и въ ея взгляд выразился испугъ и недовріе.

— Само собой понятно, что я вамъ помогу, по мр силъ, — сказалъ я совершенно спокойно. — Когда вы хотите хать?

— Завтра! — отвтила она съ большой живостью, — охотне всего завтра.

— Хорошо, демъ завтра!

И мы уговорились встртиться на другой день на вокзал въ семь часовъ вечера, — около этого времени отходилъ поздъ, съ которымъ намъ слдовало хать.

* * *

Я ждалъ у вокзала въ назначенный часъ, твердо ршивъ сдержать свое общаніе. Пробило семь, — ея не было. Поздъ отошелъ, а я все стоялъ и ждалъ. Я ждалъ до восьми часовъ, но ея нигд не было видно. Наконецъ, когда я собирался уходить, я замтилъ ее. Она не шла, а бжала, прямо направляясь ко мн. И хотя насъ могли слышать вс окружающіе, она, не здороваясь, громко и отчетливо произнесла:

— Вы, вдь, догадались, что я вамъ вчера сказала неправду? Вы поняли, что это была только шутка?

— Ну, понятно! — возразилъ я, втайн стыдясь за нее, — я такъ это и принялъ.

— Да, не правда ли? — сказала она, — но вы могли принять за правду и тогда… да смилуется надо мной Господь Богъ.

— Почему же Богъ долженъ смиловаться надъ вами?

— Нтъ, нтъ, уйдемъ отсюда, — попросила она и потянула меня за руку. — И не будемъ больше ни слова говорить обо всемъ этомъ! Пожалуйста, будьте такъ добры! — добавила она умоляющимъ тономъ.

— Какъ вамъ угодно, я на все согласенъ! — отвтилъ я.

Мы отправились вверхъ по Розенкранлгатенъ, по направленію къ Тиволи, перешли Драменевегскую дорогу и вошли въ паркъ. Она вела меня. Мы вновь услись на вчерашнюю скамейку и принядась говорить о самыхъ незначительныхъ вещахъ. Она, но своему обыкновенію, перескакивала въ разговор съ предмета на предметъ, но была очень оживлена и весела. Она по временамъ даже смялась и напвала про себя какую-то псенку.

Въ десять часовъ она поднялась со скамьи и попросила проводить ее. Я предложилъ, шутя, итти подъ-руку. Она взглянула на меня.

— Я не должна этого длать! — сказала она ршительно.

Мы опять подошли къ Тиволи и стали издали прислушиваться къ музык. Тотъ же велосипедистъ катался по проволок на своемъ велосипед. Моя дама сперва какъ будто боялась и все схватывала меня за рукавъ, точно ей самой грозила опасность слетть внизъ. Но затмъ къ ней вернулась ея веселость.

— А что если онъ слетитъ и свалится прямо въ пивную кружку тамъ на стол? — И она смялась до слезъ надъ этимъ предположеніемъ. Все въ томъ же веселомъ настроеніи пошли мы обратно домой. Она напвала какую-то мелодію. Въ темной уличк, передъ небольшимъ домикомъ съ наружной желзной лсенкой, она вдругъ остановилась и съ ужасомъ уставилась на какой-то предметъ. Я также остановился, удивленный. Она указала на нижнюю ступеньку лстницы и пробормотала хриплымъ голосомъ:

— Такой точно величины былъ маленькій гробъ!

Но тутъ я уже дйствительно разсердился. Я пожалъ плечами и сказалъ:

— Такъ сказка, значитъ, опять начинается снова?

Она взглянула на меня. И медленно, совсмъ медленно ея глаза стали наполняться слезами. При свт, падавшемъ на улицу изъ освщеннаго окна нижняго этажа, я видлъ, какъ дрожали ея губы. Она робко сложила руки и, сдлавъ шагъ ко мн, прошецтала:

— Милый, дорогой, будьте же вы снисходительны ко мн!

— Ну, конечно, — отвтилъ я, и мы пошли дальше.

Когда мы дошли до ея дома, она пожелала мн покойной ночи и еще разъ пожала мн руку.

* * *