Дама с чужими собачками

— Вы все это оплатили, — подсказал Павел, — а потому Черноудова сказала, что ей так неудобно, и предложила распить бутылочку вдвоем.

— Именно так и было, — согласился Карсавин. — Она обещала приготовить ужин. Ужинали у меня, бутылочка закончилась очень быстро, потом я достал коньяк. Нет, коньяком мы заканчивали, а до того я еще делал дайкири. Ром, мартини, лимонный тоник… Я ей сказал, что это любимый коктейль Хемингуэя. Если честно, мне и самому в голову вдарило, а уж ей-то и подавно, и, когда она сказала, что хочет остаться у меня, я не стал возражать. Мне шестьдесят, вероятно, ей я казался древним стариком… Стыдно говорить сейчас, но просто вдруг подумал, что никогда у меня больше не будет в жизни женщины, поцелуев, объятий, каких-то слов, пускай фальшивых чувств… И что случилось, то случилось. Мне стыдно больше от того, что я читал ей Пастернака: «На озаренный потолок ложились тени, сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…» Стыдно за то, что на старости лет таким пошлым оказался.

— Ты не совершил ничего предосудительного.

— Да я по этому поводу не комплексую: мол, со стихами в калашный ряд. Я все чаще думаю совсем о другом.

— Я понимаю тебя.

— Вряд ли понимаешь, даже если догадываешься, о чем я говорю. Видишь ли, все рано или поздно заканчивается: молодость, слава, здоровье. Жизнь тоже.

— Зачем же так мрачно? — поспешил остановить писателя Кудеяров. — У тебя огромное количество поклонников, и потом, после тебя останутся твои книги, и ты будешь жить в них.

— Ничего после меня не останется, я и сейчас никому не нужен, по крайней мере издателям… Один из них, с которым я работаю последние лет двадцать, вдруг позвонил и мимоходом как-то спросил: «Можешь ли писать больше: книг шесть в год иди восемь?» А я-то одну с трудом сейчас вымучиваю. Тиражи моих книг падают… Вернее, давно уже упали, и, как мне объяснил тот самый книгоиздатель, интереса к ним нет: ни у читателей, ни у киношников… Сейчас, по мнению большинства специалистов, нужен совсем другой язык изложения.

— Я читал твою книгу — самую первую. Она и вправду автобиографическая?

— Нет, конечно, — рассмеялся писатель, — но там я действительно описал то, что видел. Однако любое прозаическое произведение — вымысел от начала и до конца, даже если автор повествует о том, что случилось лично с ним. Он приукрашивает реальную историю, себя самого, свои действия и свои мысли. Каждому поневоле хочется предстать перед миром в лучшем свете.

— Черноудова не пыталась тебя шантажировать на предмет того, что не ты написал свой первый роман?

Иван Андреевич так удивился, что даже привстал со своего стула.

— Ты и про это знаешь?

— Знаю, но не верил, что она способна.

— Да-а, — протянул Карсавин, — надо же как совпало: и я тоже не ожидал, что она на такое способна. Дело в том, что она напрямую не шантажировала: Аля просто сказала, что ей известно, что я воспользовался рукописью своего погибшего в Афганистане приятеля. Отправил ее в издательство и выдал за свою. Это ей ее отец рассказал: Борис Евсеевич просто случайно встретил Алексея, когда тот был в отпуске, и мой друг сообщил, что пишет большой роман про войну. Леша Петров — как раз тот мой приятель, с которым мы несколько раз посетили литобъединение, где безумствовал в руководстве молодой графоман Боря Шейман. Шейман предложил Леше посидеть в ресторане Дома писателей на улице Воинова. И во время ужина с обилием горячительных напитков мой друг сказал, что не бросил заниматься литературой. И пишет роман. А на самом деле это я сочинял роман, только заканчивал его уже потом, в госпитале. Таскал с собой в планшете полевой сумки. И при любой возможности писал. Комбат спрашивает: «Кому это ты столько писем пишешь?» Ну я и признался, потом начал знакомить его с тем, что накропал…

— Пельмени выкипают, — напомнил Кудеяров, — готовы, наверное.

— Не шантажировала она меня, — произнес хозяин дома, поворачиваясь к плите, — просто дала понять, что ей все известно. А я спорить не стал: никогда ничего не доказывал дуракам… Тем более дурам. Утром она попросила денег в долг, я перевел ей сто тысяч и сказал, что надеюсь, что никогда не увижу ее возле себя.

— И что ответила тебе Черноудова?

— Сказала: «Ну-ну!» — и усмехнулась пренебрежительно. А так она была хорошей девочкой — собачек любила. Давай-ка ее помянем. Никому ничего плохого она не сделала. И мне ничего плохого — разве только помогла вспомнить, что я еще мужчина. И за это я ей благодарен.

Глава девятая

Разбудил его звонок. Францев открыл глаза и посмотрел на электронные часы на стене: 04:38. Свет уличного фонаря пробивал тонкую штору и занавеску из органзы. Николай поднял с тумбочки телефон. Звонили из дежурки РУВД.

— Спишь? — ехидно поинтересовался хриплый и наглый голос, принадлежащий майору Крышкину.

— Нет, не сплю, — выдохнул Николай, — деньги считаю.

— Счастливый ты человек, — продолжал издеваться дежурный по РУВД, — но придется тебе вставать: у тебя, подполковник, на участке труп обнаружили. Дежурная машина уже выехала.

— А кто установил, что труп криминальный?