Дама с рубинами. Совиный дом

Задернув занавески, Маргарита отошла от окна. И в комнате опять стало сумрачно, лишь красноватый отблеск слабого света на стенах придавал таинственный вид играющим на потолке толстощеким кудрявым амурам. В разные времена они так же плутовато смотрели на двух прелестных женщин из дома Лампрехтов, как теперь из-за гирлянд цветов и прозрачных облаков поглядывали на стоящую под ними взволнованную девушку.

Темноволосая красавица простилась здесь со своими грезами, девушка с золотистыми косами увидела здесь зарю своей любви… Обеим выпала на долю ранняя смерть. Им был дан только один год счастья, но разве это короткое время не могло быть вознаграждением за долгую жизнь, полную отречения?

Молодая девушка заломила руки – опять пробудились в ней те мучительные мысли и чувства, с которыми она так отчаянно боролась.

Она как-то похвалилась, что надеется на свой здравый ум. Эти слова нельзя было отдать на осмеяние, она должна их оправдать, хотя бы от этого разбилось ее сердце.

У нее теперь были новые обязанности, так неужели строгое выполнение долга не сможет наполнить ее жизнь? Или ей необходимо беспредельное счастье?

Заперев дверь красной гостиной, она пошла по галерее.

Когда наступил вечер и во всех коридорах и углах дома стало темно, домашние кобольды[9] начали перешептываться, и было о чем: старинный род «тюрингских Фуггеров» получил нового представителя – около жалкого увядающего побега, последнего отростка старого корня, внезапно появился здоровый, полный сил маленький потомок. И все купцы на портретах, все еще стоявших рядами у стен коридора, могли им гордиться, так как он был действительно их плотью и кровью – такой же красивый и сильный, как и все они при жизни.

А он, подающий большие надежды наследник сидел между тем в пакгаузе на коленях старого деда около постели выздоравливающей бабушки, и глаза стариков сияли от счастья. Горе и душевные муки остались позади, и, несмотря на то что с низкой крыши свешивались блестящие сосульки и окна были занесены снегом, по комнате разливалось живительное весеннее тепло.

В кафельной печи весело трещал огонь, лампа мягко освещала любимую привычную обстановку, и старики опять, после долгой неопределенности, чувствовали, что они дома и им не нужно никуда уходить со своим изгнанным внуком.

Но в главном доме буря последнего события улеглась не так скоро. Советница заперлась у себя в комнате и никого не впускала. Прислуга качала головой, говоря о старой даме, которая вернулась наверх «полная желчи и яда и злая, как черт». Приказав подать ужин одному ландрату и обозвав попугая «противным крикуном», она прошла в спальню и заперлась там на задвижку.

Бэрбэ тоже думала, что не переживет сегодняшнего дня, считая себя ни на что не годной женщиной, недостойной того, чтобы ей светило солнце.

Вне себя от ужаса вернулась она час назад от колодца и шепнула тете Софи, что она видела фрейлейн Гретхен живехонькую и одну-одинешеньку у окна «комнаты привидений».

Ну и получила же она нагоняй за свое жалкое суеверие! Тетя Софи так намылила ей голову, что она этого не забудет до конца своей жизни. О, как глупа и слепа старая Бэрбэ! Она приняла милую Гретхен за «даму с рубинами» и подняла своим криком на ноги весь дом и натравила на сестру злючку, что сидит в конторе. Ох, и наговорил он ей!

Нет, она действительно не стоила того, чтобы милосердный Бог позволил на нее светить солнцу, и теперь она, кажется, готова откусить себе язык, только бы не проронить ни слова о чертовщине там, в коридоре. Она размышляла так, сидя на кухонной скамейке, и горько плакала, закрывшись фартуком.

Маргарита и тетя Софи ходили между тем взад-вперед по общей комнате. Девушка, обняв тетку, рассказывала ей о перевороте, совершившемся в родительском доме. В комнате было темно, зажженную лампу вынесли, так как никто не должен был видеть, что тетя плакала – такую сентиментальность она позволяла себе чрезвычайно редко. Но разве не жаль было, что человек ходил около нее девять лет, скрывая свои душевные муки? А она беззаботно радовалась жизни, не подозревая, что в доме разыгрывается подобная драма!

И ребенок, милый, чудный мальчик, никогда не переступал порога отцовского дома, никогда не ел за отцовским столом – сердце Болдуина должно было обливаться кровью!

– Боже, чего только не делают люди, чтобы занять высокое положение! – сказала она в заключение, вытирая слезы. – Господь создал их безоружными и мирными, но они оттачивают свои языки, как острые ножи, заковывают сердца в железные панцири, чтобы на земле никогда не было мира.

Конторы буря еще не коснулась. Молодой строгий хозяин сидел за книгами и считал. Он и не воображал, что маленькая ручка постучится в дверь этой комнаты и ненавистный мальчишка из пакгауза потребует, чтобы его впустили, дали ему место и голос, и потребует этого по праву.

Глава 28