Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Он пригласил ее в смежную комнату, выкрашенную в белый цвет, там стояла смотровая кушетка, разные склянки, большой шкаф с лекарствами. Манюэль дошел с ними до порога. Вытянутая тень на белой стене – дама высвободила только левую руку, не снимая жакет, но на мгновение Манюэль смог разглядеть загорелую шелковистую кожу ее стройного тела, представить себе под кружевным лифчиком ее твердые налитые груди, неожиданно большие для такой комплекции. Ну а дальше он не осмеливался ни смотреть, ни отойти от двери, ни даже сглотнуть слюну; он чувствовал себя идиотом, и – почему-то – ему было грустно, да, так грустно, хоть плачь.

Доктор Тара сделал снимок кисти, исчез, чтобы проявить его, вернулся, подтвердил, что перелома нет. Он сделал обезболивающий укол, наложил жесткую повязку на распухшую руку, сперва пропуская бинт между пальцами, потом очень плотно обмотав его вокруг запястья. Процедура заняла четверть часа, и все это время они трое хранили молчание. Даже если ей было больно, она не подавала виду. Она либо смотрела на руку в бинтах, либо на стену напротив и несколько раз поправляла дужку очков на переносице указательным пальцем правой руки. Она совершенно не была похожа на человека с помутившимся рассудком, скорее, наоборот, и Манюэль сказал себе, что лучше не пытаться понять, почему она так странно себя ведет.

У нее никак не получалось просунуть руку в узкий рукав жакета. И пока доктор раскладывал все по местам, Манюэль пришел ей на помощь и немного распорол шов. Он почувствовал нежный и светлый, как и ее волосы, аромат ее духов, а потом его обдало чем-то горячим – это был запах ее кожи.

Когда они вернулись в кабинет, Гара стал выписывать рецепт, а она порылась в сумке, извлекла расческу, правой рукой привела в порядок волосы. Она также достала деньги, но Манюэль сказал, что сам разберется с врачом. Она пожала плечами – но без недовольства, это он понял сразу, а от усталости – и положила деньги обратно в сумку вместе с рецептом. Она спросила:

– А когда я себе это устроила?

Доктор Гара недоуменно посмотрел на нее, потому перевел глаза на Манюэля.

– Она спрашивает, когда покалечилась.

Гара вообще ничего не понимал. Он внимательно рассматривал сидящую перед ним девушку, будто видел впервые.

– А сами вы не знаете?

Она не ответила ни словом, ни жестом.

– Черт возьми, полагаю, вы сразу же ко мне обратились, разве не так?

– А вот этот господин утверждает, что это произошло со мной еще утром, – сказала она, приподняв забинтованную руку.

– Вполне возможно, но вы сами должны знать.

– Говорите, возможно?

– Вполне.

Она встала, поблагодарила. Когда она выходила на улицу, Гара придержал Манюэля за руку и вопросительно взглянул на него. Манюэль недоуменно развел руками.

Он уселся за руль, чтобы отвезти ее назад, к «Тандербёрду», не понимая, что она собирается делать. Подумал, что, возможно, она вернется домой поездом, а за машиной кого-то пришлет. Темнело. У Манюэля навязчиво стоял перед глазами этот кадр – ее налитые груди.

– Вы не сможете вести машину с забинтованной рукой.

– Смогу.

Она только взглянула на него, но он уже предугадал, что она сейчас произнесет, – ну что же, он это заслужил:

– А утром, когда вы меня видели, я нормально вела машину? Ведь рука у меня выглядела точно так же, как сейчас, разве не так? Так что же тогда изменилось?

Они молчала до самой станции. Миетта зажгла фонари. Она стояла на пороге конторы и смотрела, как они выходят из «фрегата».

Дама пошла по направлению к кабриолету, который кто-то, скорее всего Волю, переставил подальше от бензоколонок. Она бросила сумку на пассажирское сиденье, села за руль. Манюэль видел, что его девочка выбежала из дома и остановилась как вкопанная, чтобы посмотреть на них. Он подошел к машине, мотор уже работал.

– Я не заплатила за бензин, – сказала дама.

Он не помнил точно, сколько она была должна, поэтому округлил. Она дала пятидесятифранковую купюру. Он не мог допустить, чтобы она уехала вот так, особенно из-за девочки, но не знал, что сказать. Она повязала волосы косынкой, включила габаритные огни. Ее била дрожь. Не глядя на него, она произнесла:

– Утром это была не я.

Голос был тихий, напряженный, почти умоляющий. Но в то же время она выглядела именно так, как сегодня на рассвете. Впрочем, какая теперь разница? Он ответил:

– Я уже сам не знаю. Может быть, я ошибся. Каждый может.

Наверное, она почувствовала, что сам он не верит ни одному своему слову. За его спиной Миетта крикнула по-баскски, что ему уже три раза звонили: где-то на дороге сломалась машина.

– Что она говорит?

– Ничего важного. Вы сможете рулить с повязкой?

Она кивнула. Манюэль протянул ей руку в окно и очень быстро сказал шепотом:

– Будьте добры, пожмите мне руку, это ради моей дочки, она на нас смотрит.