Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Я говорила с Анитой так, словно я не входила в этот дом, словно мы вернулись в прошлое, когда обе были двадцатилетними, еще до той майской ночи, когда я даже не попыталась помочь ей, когда она сама погружалась в какое-то безумие, еще до того майского рассвета, когда я вернулась домой и впервые в жизни увидела ее рыдающей в моем присутствии, сломленную, отрезвевшую, раздавленную отвращением, еще до того рассвета, когда я сняла с себя малейшую ответственность за ее выбор. «Но почему ты меня бросила? – твердила она как заклинание. – Почему ты меня бросила?» А у меня даже не было сил слушать это, я ударила ее, чтобы она замолчала, и вышвырнула ее вон.

Я сказала Аните, которая не понимала, о чем я говорю, и заставляла по три раза повторять одно и то же, что «Тандербёрд» остался у меня после того вечера, когда я пришла работать к ним на виллу Монморанси. Но у нее нет никакого «Тандербёрда». Она даже не знает, что это такое, даже не может разобрать это слово. Она слышит только мои рыдания и повторяет: «Господи, Дани, где ты, что случилось?» Мы ведь с ней не виделись с того самого предрождественского вечера, когда повздорили в кафе на площади Оперы. Она никогда не жила на вилле Монморанси – «Господи, Дани, это что, розыгрыш? Ну скажи, что ты шутишь! Ты же знаешь, где я живу!» Она жила на авеню Мозар, М. О. 3. А. Р., и если бы Мишель Каравель привез меня печатать к ним домой, то она бы меня обязательно увидела, знала бы об этом. «Умоляю тебя, Дани, ну скажи мне, что происходит?»

Мне кажется, что сквозь слезы, сквозь икоту, мешавшую мне говорить, я засмеялась. Да, засмеялась, это было похоже на смех. Теперь была потрясена она и повторяла: «Алло, алло!» – и я слышала на том конце провода ее учащенное дыхание.

– Дани, ты где? Господи, умоляю, скажи мне, по крайней мере, где ты находишься?

– В Вильнёв-лез-Авиньоне. Послушай, Анита, я объясню тебе, не волнуйся, я надеюсь, что все пройдет, я…

– Где ты? Как ты сказала?

– В Вильнёв-лез-Авиньоне, департамент Воклюз. В доме.

– Боже мой, Дани, но каким образом, в каком доме? Ты с кем? Откуда ты узнала, что я в Женеве?

– Наверное, кто-то в агентстве сказал. Уже не помню. Где-то услышала.

– Скажи мне, с кем ты? Передай ему трубку.

– Нет, тут никого нет.

– Но, господи, ты же не можешь оставаться одна в таком состоянии! Я ничего, ничего не понимаю, Дани!

Мне было хорошо слышно, что теперь она тоже плачет. Я пыталась ее успокоить, говорила, что после того, как я услышала ее голос, мне стало легче. Она сказала, что с минуты на минуту в отель должен вернуться Мишель Каравель, что он решит, что нужно делать, и они мне перезвонят. Она сядет на самолет и прилетит ко мне. Должно быть, я пообещала, что не тронусь с места и буду ждать их звонка. Я совершенно не собиралась ничего ждать, но дала ей слово, а когда повесила трубку, то с нескрываемым облегчением подумала, что она так беспокоится обо мне, что даже забыла спросить мой номер телефона, и не будет знать, где меня искать.

Яркий прямоугольник двери в вестибюль. Я в темноте. Время тянется, как сломанная пружина. Да, я знаю, что время может тянуться, прекрасно знаю. Когдая потеряла сознание наэтой станции в Дё-Суар-лез-Авалоне, сколько это продолжалось? Десять секунд? Минуту? Но такую долгую минуту, что в ней растворилась реальность.

Да, именно там, когда я пришла в себя, стоя на коленях на кафельном полу, началась ложь. Я рождена для лжи. И должен был наступить такой день, когда я пойму, что самая отвратительная ложь – это я сама.

Что было на самом деле? Я, Дани Лонго, преследовала бросившего меня любовника. Угрожала ему в телеграмме. Полетела за ним следующим рейсом через сорок пять минут. Застала его в этом доме, когда он уже забрал из мастерской отремонтированную машину. Во время последовавшей ссоры схватила со стоящего рядом стенда ружье. Три раза выстрелила в него и дважды попала прямо в грудь. Потом, придя в ужас, стала думать лишь о том, как мне увезти подальше труп, спрятать, уничтожить его. Я дотащила его до багажника, завернув в ковер, потом, не сознавая, что делаю, гнала всю ночь по автомагистралям, направляясь в Париж. Попыталась поспать несколько часов в гостинице в Шалоне. В машине не горела фара, и меня остановил жандарм на мотоцикле. Я забыла свое пальто в кафе на дороге в Осер. Видимо, из этого кафе я и звонила Бернару Торру. Потом, скорее всего, передумала, поскольку не знала, как избавиться от трупа, и поняла, что если его обнаружат, то все равно быстро выйдут на меня. Я развернулась, полумертвая от усталости и страха. Где-то раньше я повредила себе левую руку. Наверное, во время ссоры с убитым я случайно поранилась. Я вернулась на станцию техобслуживания, где уже побывала утром, возможно, без всякого повода, как автомат, который как заведенный повторяет заданное движение и не может остановиться. Там, стоя перед раковиной с открытым краном, я почувствовала, что во мне внезапно что-то оборвалось, и потеряла сознание. И вот тогда началась ложь.