Даманский. Огненные берега

– Больше, Михаил Егорович, значительно больше…

– Это официальные данные, – отрезал замполит. – Других нет, и мы должны им верить. Все телеграммы разосланы, похороны состоятся послезавтра, готовимся к митингу. В общем, выздоравливай, лейтенант. Выйдешь из госпиталя, получишь отпуск по ранению. Можешь в санаторий с супругой съездить. Неплохо, согласись, – подмигнул Писарев, – три недели отслужил на новом месте – и уже в санаторий…

Потом явилась целая делегация – 4-й взвод в полном немногочисленном составе. Все, кто уцелел, – целых шестеро. Все в зеленке, пластырях, бинтах. Подпрыгивал Черемшин на костылях. С обгоревшей щеки слезла кожа.

– Держите, товарищ лейтенант, – выгрузил Бабаев на тумбочку авоську. – Что Бог послал, как говорится. Пара яблок, апельсины, лимон… Чтобы жизнь, гм, медом не казалась. Рассказывайте, как вы тут поживаете?

– Очень активно и разнообразно, – Павел обвел взглядом унылые серые стены. – А у вас там как?

– А у нас – пополнение, – сказал сержант Покровский. – Новые лица – всего полгода отслужили, ничего о службе не знают, надо воспитывать и наставлять на путь истинный. Вы не волнуйтесь, мы справимся. Сейчас они все сидят в ленинской комнате, дацзыбао рисуют.

– В смысле? – не понял Павел.

– Боевой листок, он хотел сказать, – поправил Черемшин. – Только у них руки-крюки, никаких художественных навыков, вот дацзыбао и получаются. Ничего, будем тренироваться. Мы поблагодарить вас хотели, товарищ лейтенант, – Черемшин замялся, – сами понимаете, за что…

Павел смутно понимал. Только в краску вгоняли. Вообразили о нем невесть что. А он просто делал свое дело – как учили семья, школа и военное училище. Просто жалко было этих парней. Каждая смерть – нож по сердцу. Сберечь их хотелось, конечно, не в ущерб поставленной задаче. А о себе действительно не думал. Может, времени на это не было?

Бабаев как-то вдруг замялся, посмотрел странно, заискивающе – стал вдруг такой стеснительный, робкий – просто пай-мальчик. Павел догадался и не смог сдержаться от язвительной усмешки. Бабаев слегка побледнел, глянул на товарищей, словно ища поддержки.

– Вы вспомнили, товарищ лейтенант…

– Не забывал никогда, Бабаев. Разве можно забыть? Трое суток гауптвахты за самовольное оставление воинской части – как с куста…

– А может, не надо, товарищ лейтенант? – взмолился пограничник. – Все же обстоятельства изменились и все такое… Ну, хотите, дам вам честное комсомольское, что до дембеля ни на одну бабу не взгляну, дальше забора – ни ногой? К тому же осталось меньше трех месяцев – фигня какая, буду тише воды, ниже травы, отличником боевой и политической…

– Нет, Бабаев, залетел ты, как муха в форточку, – строго сказал Павел. – Наказание было отсроченным, и по закону я обязан его применить. Ты вероломно нарушил устав, поставил под вопрос боеспособность нашего взвода, а заодно и всей заставы. И не надо кивать на обстоятельства, которые к твоему залету не имеют никакого отношения. Провинился – будь добр ответить. Кстати, и на дембель ты поедешь позже всех – в июле, нормально?

– Вот черт, отомстили-таки… – сник Бабаев. – А я его еще из-под огня вытаскивал, перевязывал, думал, простит…

Засмеялся Черемшин, остальные тоже заметно оживились.

– Мишка, да кончай ты убиваться. Товарищ лейтенант шутит, не видишь, что ли?

Павел улыбался. Бабаев всмотрелся в его лицо, шумно выдохнул.

– Ну, знаете, товарищ лейтенант… Так и до инфаркта можно довести…

– Живи, Бабаев. Данной мне властью наказание снимается. Как ты тогда сказал: моряк ребенка не обидит? Вот и офицер погранслужбы – тоже…

Они ушли через полчаса – довольные, выговорились. Бабаев уверял, что после демобилизации обязательно будет писать, просил передать пламенный привет от всего взвода Анастасии Игоревне…

Последняя была уже здесь – взволнованная, дрожащая. Присела на край кровати, обняла, стала покрывать поцелуями. Он глупо улыбался, гладил жену по голове. Натерпелась… Слезы капали на простыню.

– Ты очнулся, мой хороший, наконец-то… – шептала она. – Я несколько раз прибегала, но ты был без сознания… Сидела в коридоре, ждала, там так холодно… Ты жив, это главное, больше мне ничего не нужно, остальное – ерунда… Тебе не больно? Как это случилось? Это не страшно? – она осторожно прикасалась к повязке – морщилась, словно досталось не ему, а ей.

– Да уж точно не стрела Амура, – отшутился он. – Пустяки – маленькая такая штучка, ее уже вытащили. Врачи говорят, все заживет через месяц, как на собаке.

– Как я рада, господи… Скажи, Пашенька, все закончилось? Больше никогда такого не случится, и мы сможем жить спокойно?

– Да, родная, на этот раз все кончилось окончательно и бесповоротно…

Но он и в этот раз ошибся. Упрямству китайской стороны можно было слагать поэмы. Они опять подтягивали к границе пехотные части, разворачивали артиллерийские батареи. Преподанный урок их ничему не научил.