На житейском материале, который был положен в основу обозреваемой нами «монастырской литературы», можно было бы создать произведение одного из трех родов. Во-первых (если бы у кого достало силы и опыта подняться до уровня божественного Лествичника), можно было бы написать сочинение духовное — к примеру, зложестокую притчу о том, что монаху — под страхом вечного осуждения от Господа — губительно общаться с женщинами и вести с ними духовные беседы. Во-вторых, нормальный беллетрист написал бы трогательную, изящную, в меру сентиментальную историю о «невозможной любви», историю, которая, несомненно, имела бы бешеный успех у многомиллионной армии работниц и крестьянок, читающих соответствующие феминистические журналы. И, наконец, эта же монастырская история могла бы быть описана в сочных раблезианско-рубенсовских тонах «низкого» жанра, будучи пронизанной здоровым утробным смехом человека, знающего толк в женщинах и в вине, коего прежде всего занимала бы именно неприличность данной ситуации, неприличность, которой целомудренные писательницы, увы, никак не хотят понять. Неприлична даже не сама по себе история (чего в жизни не бывает!) — неприличен факт ее описания в безжанровом безвоздушном, «картонном» произведении, ибо художественность прямо пропорциональна той духовной трезвенности, в силу которой человек, стремящийся избежать сетей диавола и рва погибельного, непрестанно должен спрашивать себя: «Камо грядеши?» — осмотрительным взором расчищая перед собой каждую пядь своего пути.
И вот еще какое обстоятельство заставляет задуматься о цели и способе существования обозреваемой «монастырской литературы» в нашей текущей словесности: почему леворадикальные деятели, которых, естественно, менее всего волнуют проблемы «православия, самодержавия, народности», с такой благожелательностью привечают, как было здесь уже замечено, подобные сочинения? Cui prodest? (Кому выгодно?)
Странное дело, но покровительствовать православию теперь чрезвычайно выгодно для прогрессивнейшего депутата всякого ранга — от районного и до верховного. Прогрессивнейший депутат, желающий нравиться своим потенциальным избирателям, тактически поспешит предъявить верующим гражданам новенький сертификат о своей церковной лояльности, не оставляя, впрочем, и прежней стратегической линии, неизменно направленной на искоренение пресловутого опиума для народа.
Только как же искоренять его, этот опиум, теперь, когда прежняя атеистическая пропаганда себя позорно дискредитировала? Оказывается, в условиях «нового мышления» почетное право вести атеистическую пропаганду предоставляется самим верующим, надо только найти такую унтер-офицерскую вдову (к тому же веселую), которая прилюдно высечет не только саму себя, но и попутно — все церковное общество. Атеист эпохи гласности и перестройки будет выказывать себя не только лучшим другом танкистов и физкультурников, но и — церкви: всех батюшек,
Памятуя о молитве поэта, просившего Творца хранить его от встреч «с семинаристом в желтой шале иль с академиком в чепце», будем просить Всевышнего и о спасении монахов от нашествия интеллигентных дам, а самих дам — от порочно-благочестивой игривости, побуждающей их любезничать не только с носящими ангельские ризы «невозможными мужчинами», но и с самим Господом, как проницательно в свое время заметил основатель первого в мире атеистического государства.