Дань псам (ЛП)

Он поколебался и произнес: — Сын Тьмы будет информирован о ваших… трудностях.

Они начали отворачиваться и пропадать за струями ливня. Несколько мгновений — и Спиннок понял, что остался один.

Он двинулся к городу.

«Сын Тьмы будет «информирован»… но он уже знает, не так ли? Знает, но оставил все на произвол… кого? Меня? Сирдомина? Самолично Искупителя?

«Передай наилучшие пожелания жрице».

Значит, на нее, эту хрупкую женщину в моих руках. Я стану заботиться о ней, ибо в ней таится ответ.

Боги! Ответ НА ЧТО?»

Скользя по грязи и воде, он осторожно пробирался из лагеря. Ночь поджидает.

Из глубин памяти вдруг поднялась строчка поэмы. «Луна не дождь струит на нас, но слезы…» Да, какой-то отрывок. Увы, больше он ничего не смог припомнить, пришлось удовлетвориться одной фразой (хотя, по правде говоря, она вовсе не кажется удовлетворяющей).

«Спрошу Эндеста — но нет, он ушел от нас. Возможно, спрошу Верховную Жрицу. Она помнит каждую когда-либо написанную поэму только ради того, чтобы зевать над каждой. До сих пор помнит».

Слова стали навязчивыми, они дразнили его неопределенностью. Ему больше по душе вещи прямые и простые. Прочные, как скульптура героя, всякие алебастровые и мраморные монументы великим личностям, которые — если знать истину — были не такими уж великими да и выглядели вовсе не так, как эти полированные лики полубогов… «Бездна меня забери! Хватит!»

* * *

Едва Тисте Анди отбыл из лагеря с полумертвой жрицей на руках, некий священник, низенький, лысый, кривоногий и весь вспотевший под мокрой шерстяной одеждой, подскочил ко Градизену. — Видел?

Бывший солдат хмыкнул: — Знаешь, меня так и тянуло. Выпад острием меча прямо в затылок… Дерьмоголовый андийский урод! Что он о себе вообразил, Худа ради, если явился сюда?

Священник — жрец какого-то непонятного бога южных земель, вроде бы из Бастиона — предостерегающе шикнул и ответил: — Суть в том, Урдо …

— Заткни пасть! Такого звания больше нет, понятно? Плевать на задницу, которая вообразила себя последним урдоменом — пусть треплет это слово сколько угодно. Знай, задница за это поплатится, и очень скоро.

— Всячески извиняюсь, сир. Я о том, что жрицы больше нет.

— И что?

— Она была глазами Искупителя — и ушами, и всем, что он имеет в мире смертных. Тисте Анди ушел и унес ее. Значит, мы можем делать что захотим.

Градизен начал улыбаться. Сказал тихим, расслабленным голосом: — И c чего начнем, Жрикрыс?

— Пока она была здесь, оставалась возможность, что Искупитель воскреснет, дабы исполнить свою святую роль. Теперь можно не беспокоиться ни о ней, ни о нем.

— Я никогда и не беспокоился, — грубо бросил бывший урдомен. — Ползи в свою нору и захвати по дороге любого мальчика по вкусу. Как ты сам сказал, можем делать что захотим.

Когда мерзкая тварь уползла, Градизен подозвал одного из лейтенантов. — Следи за андийской свиньей на ее пути в Ночь, — сказал он. — Но на хорошем расстоянии. Потом пошлешь слово нашим друзьям в городе. У Кургана все улажено — вот что ты им скажешь. Вернешься до рассвета. Сделай что велено и сможешь выбрать бабу — хоть на время бери, хоть удави под собой, мне плевать. Иди!

Он стоял под ливнем и чувствовал довольство. Все устраивается как нельзя лучше. Прищурившись, он почти мог различить проклятый дворец и отвратную драконью башню. Да, скоро они падут. Зрелище будет красивое и кровавое.

Но, хотя и не понимая — не догадываясь, откуда вдруг взялась холодная дрожь — негодяй отвернулся от незримого взора, тем невольно разорвав контакт с холодными, сонными очами рептилии, которая воистину умеет видеть и сквозь дождь, и сквозь туман, и (если захочет) сквозь каменные стены.

Силанна вовсе не была каменным изваянием. Возлюбленная Сына Тьмы, всевидящая, бессонная хранительница наделена абсолютным, острым как обсидиан суждением. Ужасна ли она во гневе? Немногие смертные способны понять, что такое истина, что такое неумолимая справедливость.

Наверное, это справедливо.

«Сочувствие, милость — не для дракона».

* * *

Когда твое умение орудовать мечом оставляет желать лучшего, нужно что-то еще. Ярость. Но проклятая ярость разрывает свой сосуд, растрескивает хрупкую глину, находит малейший дефект обжига, слюдяной блеск, видимый лишь на краях битых черепков. Починка невозможна, никакой клей не соединит сложенные воедино осколки, лишь понапрасну стечет с пальцев.

Нимандер размышлял об искусстве гончара. Оплетенные сетью амфоры звякали в углах телеги — внутри ужасный нектар, некий экстракт ярости, мало чем отличающийся от той, что течет в его жилах во время сражений. Говорят, ярость в битве — дар богов; такое убеждение высказал малазанский морпех по кличке Мертвяк в трюме флагманского корабля Адъюнкта. Этот человек много ночей подряд спускался в темное чрево, покачивая в руке кувшин рома.

Вначале Нимандер отказывал ему в компании — как и все остальные родичи — но малазанин оказался настырным как сапер, подрывающий стены. Ром лился в глотки, ослаблял застежки языков, и через известное время бастионы и казематы распахнули двери и бойницы.