Дань псам. Том 1

Придешь ли сказать, когда музыка смолкнет,

Когда музыкантов поглотит пламя,
Почерневшие инструменты рассыплются прахом,
Когда танцорам откажут гниющие ноги и помертвевшая кожа начнет сползать с рук.

Придешь ли сказать, когда музыка смолкнет,

Когда звезды, что мы затолкнули в небеса, взревут,
И тучи, набитые нашей ненавистью, взорвутся,
Когда яркие высокие князья пройдут, мертво улыбаясь и роняя фальшивые маски с лиц.

Придешь ли сказать, когда музыка смолкнет,

Когда разум потонет в трясине суеверий,
И бросятся в битву десятитысячные армии,
Когда мы перестанем смотреть вверх и побежим в безумное ничто под пение небесного хора.

Придешь ли сказать, когда музыка смолкнет,

Когда от музыкантов останутся лишь обгорелые скалящиеся палки,
Все инструменты завоют в неистовом крике,
А вместо ртов останутся зияющие дыры, в которых будет свистеть лишь смертельный ветер.

Придешь ли сказать, когда музыка смолкнет,

Огонь обожжет мне дыхание, и песня наполнится мукой,
Когда упадут обрезанные струнами пальцы,
И в танце сведет все мышцы, скрутит, словно веревками, и только твой смех зазвучит над моим исковерканным трупом.

Приди сказать, когда музыка смолкнет,

Когда я отпрыгну и встречу бога или тысячу,
Или вовсе никого в благословенном забвении,
Когда смогу взломать ящик и выпустить зло и горькую ярость на всех безумных дураков, протискивающихся в двери.

Смотри на меня, смотри удивленными глазами,

С недоверием, с ужасом, с гневом и укоризной,
И только крики «Нет!» словно удары барабана огласят правду,
Смолкает музыка, друзья, мои подлые презренные друзья, и вот я захлопываю дверь прямо перед вашими лицами!

«Смолкает музыка» Рыбак кель Тат

Хрустя сапогами по скользкой от тумана гальке, он шел к воде. Крутые склоны гор поросли зеленеющими густыми джунглями, вверх вздымались высокие малиновые стволы, бороды мха свисали с поваленных деревьев.

Коннест Силанн оперся на посох, мышцы ног дрожали. Он огляделся, переводя дух. Было прохладно, солнце скрывалось за западными пиками, и тень поглощала речную долину.

Чтобы понять, как холоден несущийся черный поток, не нужно было приседать и опускать руку в бурную воду. Теперь ясно, что темная река – вовсе не Дорссан Рил. А чего еще было ожидать? Новое – всего лишь слабое эхо старого; любой отзвук, любой намек на былое приносит лишь боль, напоминая о потере. Каким надо было быть дураком, чтобы проделать весь этот путь. И что он искал? Даже на этот вопрос он не мог ответить.

Впрочем, пожалуй, мог. Бегство. Ненадолго, но все же бегство. Трус бежит, зная, что все равно вернется, и надеясь, что обратный путь убьет его, отнимет жизнь, как бывает повсюду. Но послушай! Ты ведь можешь сделать что угодно со своей душой: преврати ее в ведро, хоть протекающее, которое несешь с собой. Она может стать веревкой, прочной и плетеной, не рвущейся, хоть и завязывается в узлы один за другим. Выбирай сам, Коннест Силанн. Ты здесь, ты проделал долгий путь, ведь так? И как он и говорил… осталось немного. Совсем немного.

Он почувствовал дым.

Удивленный и встревоженный, он повернулся спиной к реке и посмотрел вверх, откуда тянул вечерний бриз. В далеком сумраке – слабое свечение костра.

Никуда не убежать. Он искал одиночества, хотел остаться наедине с нетронутой, непокорной природой. Хотел почувствовать… непричастность. Мечтал, чтобы дикая природа довела его до бесчувствия, до унижения, до жалостливого состояния. Он хотел слишком многого?