Данбар

Хотя Марк был готов поддерживать такой порядок вещей до бесконечности, Эбби все же умудрилась нарушить беспечный покой его жизни, похитив собственного отца и заперев в лечебнице для душевнобольных. Это было неправильно. Когда его дед, вздорный тиран, начал чудить и постепенно терял память, семья держала его в старом поместье на севере штата, потому что так было правильно. В такой ситуации самое разумное – собирать милую коллекцию смешных историй про дедушку: как он заснул за рулем и въехал в соседское поле и задавил призового жеребца, или как он рвался залезть на крышу в клетчатом халате от «Тернбула и Асера»[30], чтобы вычистить стоки вместе с Гарольдом, старым смотрителем дома, или как он выстрелил в почтальона, приняв его за японского пехотинца – все это были бесценные анекдоты, с лихвой компенсировавшие гнет чопорной жизни.

Когда что-то кажется неправильным – значит, это неправильно. Импульс, отчасти моральный, отчасти унаследованный, а отчасти обусловленный выплеском долго скрываемой ненависти к жене, заставил Марка проявить инициативу и попытаться внести свою лепту в спасение патриарха, своего тестя, кому, в конце концов, все они были обязаны своим невероятно комфортным существованием. Ах, если бы только он мог оказать большую пользу, с сожалением подумал Марк, сняв телефонную трубку, чтобы заказать завтрак в номер. Ему хотелось поделиться своими переживаниями с Минди: у нее нередко возникали блестящие идеи, и она могла дать дельный совет, – но еще было слишком рано для звонка, так что пока он был готов полакомиться яйцами пашот и копченой селедкой из ресторана. Он сто лет не ел копченую селедку…

* * *

В убежище, где, чуть живой от мороза, лежал в своем необъятном пальто Данбар, проникли рассветные лучи. Едва ощутимое тепло утреннего солнца согрело его голые щеки, а розоватое сияние, осветившее его смеженные веки, заставило понять, что он еще жив. Он вряд ли смог бы описать, о чем думал и что чувствовал в последние несколько часов, хотя и пребывал в уверенности, что это был не сон, а некое забытье, не давшее отдохновения.

Старик неуверенно приоткрыл веки, и они затрепетали, пока он не сумел сощуриться и осмотреть вход в укрытие под горной скалой. Ему почудилось, что рядом кто-то стоит на коленях.

– Саймон?

– Он самый!

– Ты где был? – с упреком прошептал Данбар. – Я чуть не умер ночью. И у меня нет сил сдвинуться с места.

– Перестаньте! – возразил Саймон. – Пора в путь. Я пришел, чтобы проводить вас в местечко поудобнее. Тут просто убежище на ночь. А в фермерском доме поблизости нас ждет горячая еда. Меня прислали за вами. Идти меньше мили.

– Я не могу двигаться. Честно говоря, очень жаль, что я не спрыгнул с утеса прошлой ночью.

– Спрыгнете в другой раз. А теперь вам надо позавтракать. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное». Екклесиаст, глава третья, стих первый.

– Да-да, – раздраженно отрезал Данбар. – Они всегда читают это на похоронах. Подай-ка мне руку!

Саймон помог старику подняться на ноги. Данбар, шатаясь, прошелся по укрытию, стараясь обрести равновесие.

– Я едва держусь на ногах, – запротестовал он. – О, мои ноги, мои ноги жалят меня. Словно ко мне в ботинки пробрались скорпионы. Будь прокляты эти ноги!

– Это добрый знак. Кровь возвращается в конечности, вы не потеряете ни единого пальца на ногах! Пошли, нам туда! – И с этими словами Саймон медленно зашагал вниз по склону. – Этот фермерский дом стоит за поворотом, прямо у подножия горы.

– Нас там ждут? – поинтересовался Данбар.

– О да! Все уже готово!

Данбар положил руку Саймону на плечо и захромал вперед. Ему пришлось сконцентрировать внимание на ходьбе, так что он не мог одновременно идти и разговаривать. Саймону словно передалось состояние Данбара, и он всю дорогу тактично хранил молчание.

* * *

Хес, по мнению Кевина, был просто гребаным козлом и к тому же болваном, полным болваном, который трахал эту сучару всю ночь и вышел к завтраку точно зомби – с дурацкой улыбочкой на роже. Ясен пень, они оба занимались с ней этой забавой. Кевин тоже трахал ее до одурения, эту нимфоманистую сучку, и тоже заставлял ее похотливо выть, но не ночью же накануне важной операции! И теперь ему пришлось дать Хесу пару таблеток, чтобы этот козлина несчастный мог разлепить веки. По сравнению с доктором Бобом любой городской дилер мог показаться сердобольным викарием в центре реабилитации наркоманов: этот докторишка всегда давал все, что ни попросишь, а вдобавок еще и такое зелье, о котором ты и слышать не слышал, правда, он был готов снабжать их только по возвращении в Штаты, и, по правде сказать, Кевин заглатывал эти таблетки горстями, как мальчуган с тубусом «Смартиз»[31]. Ему нравилось быть под стимуляторами, быть в тонусе, он терпеть не мог расслабухи и страшно злился на Хеса за то, что тот переводил запас его колес, – вот гребаный козел!