Данбар

Подобно пловцу, выдувающему из трубки попавшую туда воду, чтобы восстановить спокойное ритмичное дыхание, Данбар стряхнул остатки неприятного сна: кабана преследовали псы и охотники, намереваясь загнать зверя до разрыва сердца. Он пришел в себя, когда смог услышать собственное тяжкое дыхание и догадаться, что это был только сон, но не вполне еще пробудился и не понимал, где он находится. Его истерзанная душа ощущала лишь элементарные эмоции, а отключенное сознание еще не ориентировалось ни в пространстве, ни в цепочке событий. Каждый прилив страха, или желания, или надежды действовал на него словно сверхдоза снотворного, опрокидывающего его обратно в сон. Ему грезилось, что он пытается выбраться из бурного прибоя на каменистый берег, но неотвратимые волны раз за разом волокут его обратно, увлекая в открытое море. В какой-то момент сон отступил, сменившись полудремой. Острые прибрежные камни врезались в его голые ступни и ладони, пока он тщился увернуться из цепких объятий набегающих волн. Он ощущал уколы боли от порезов на коже, и когда он почти совсем вынырнул из глубин сна и нащупал твердую опору, вновь обретя способность рационального мышления, картина берегового прибоя потускнела и исчезла. Путаница в голове больше не принимала форму навязчивых видений. Он вспомнил, как недавно увидел Кэтрин, что, как он понимал, было галлюцинацией – если только он сам не умер, во что он, правда, не верил. Так что же, черт побери, с ним происходит?

Данбар открыл глаза. Он явно не умер, если только смерть не идеальная копия жизни. Возможно, мертвецов удаляют с глаз долой, как скульптуры, погребенные в музеях, чтобы сохранить их там от любопытных толп и кислотных дождей, заменяя их копиями, которые потом возвышаются на площадях или обнаруживаются при раскопках древних городов. Все возможно на этих зыбких границах, но что эти границы разделяют: жизнь и смерть или здравомыслие и безумие? Он больше не понимал разницу между тайным и явным.

– Сюда! – позвал он тихо, не понимая, зовет ли он на помощь или приветствует боль. А потом крикнул погромче, потому что боль от незнания, что происходит, оказалась куда острее, чем ощущение того, что все пошло не так.

– Сюда!

Дверь отворилась, и в комнату вошла красивая молодая женщина. И недавнее прошлое Данбара, сокрытое сновиденьями и раздумьями, вдруг вернулось.

– Флоренс, – пробормотал он. – Это ты?

– Да, папа!

– Ты спасла меня, когда я заблудился.

Флоренс подошла и присела на край кровати рядом с отцом и, машинально протянув руку и смахнув волосы с его лба, положила ладонь ему на щеку – так она всегда делала, когда кто-то из ее детей болел с высокой температурой. Данбар накрыл ее руку ладонью. Он так изголодался по нежности, что его глаза тотчас наполнились слезами.

– Мы прилетели на самолете в Лондон, – вспомнил он.

– Правильно. А теперь мы прилетели в Нью-Йорк.

– Нью-Йорк, – повторил Данбар, словно когда-то слышал об этом городе, но сам даже и не думал тут оказаться.

– Я ждала, пока ты проснешься, чтобы отвезти тебя в мою городскую квартиру, если хочешь, или… – Флоренс заколебалась, – мы можем поехать ко мне в Вайоминг. Ты же там еще не был, там очень уютно, и ландшафт очень красивый.

– Хватит с меня ландшафтов! – брюзгливо отрезал Данбар.

– Ты будешь им любоваться из безопасного места, – улыбнулась Флоренс, – ты там не заблудишься!

– Никаких ландшафтов! – твердо повторил Данбар. – Разве мне не надо ехать на собрание? Уилсон сказал, что будет собрание.

– Ты можешь поехать, только если захочешь. Теперь самое главное для тебя – отдых!

– Я уже отдохнул, – сказал Данбар, поднявшись с подушек. – Который час?

– Полтретьего ночи, сейчас среда, – ответила Флоренс, отчасти довольная, отчасти встревоженная тем, что к отцу вернулась привычная властность. – Все еще спят, кроме нас, так что нам ничего не остается, как отправиться домой.

Данбар бессильно рухнул на подушки, как будто ему скомандовали «вольно» после того, как он долго простоял по стойке «смирно».

– Делать нечего, – прошептал он, и слезы заструились по его морщинистым щекам. Эта фраза, казалось, на некоторое время высвободила его из мира страданий, но он не мог долго оставаться вне его.

– Ты сможешь меня простить? – спросил он. – Я пребывал в каком-то помутнении рассудка, не только в последнее время, но уже очень давно…

– Нечего прощать! – прервала она.

– Это очень важно! – Он сжал ее руку.

– Мы можем ехать прямо сейчас! Если это так важно, давай просто уедем и забудем о собрании.

– Но это тоже важно! – Данбар снова вернулся к себе прежнему. – Я не должен позволить твоим сестрам завладеть «Трастом». Я хочу, чтобы он достался тебе и твоим детям.

– Нам и так хорошо, – возразила Флоренс. – У нас все есть.

– Все? – изумился Данбар. – Если у тебя есть все, тогда нам нечего делать.

Он словно любовался сиянием этих простых двух фраз, как человек, поднесший драгоценный камень к свету посмотреть, нет ли в нем скрытых изъянов, но потом, словно и не собирался вообще покупать этот камень, отрицательно помотал головой:

– Я не могу позволить, чтобы им все это сошло с рук!