Даниэль Друскат

Он помог ей встать. Она охотно приняла помощь, покачнулась, словно от усталости, и прижалась к его груди. Он немножко покачал ее, неожиданно проворковал на ушко, что уже опять... разве она не чувствует. Она прыснула и припустила бегом. Виделись они по-прежнему редко, и в своей влюбленности порой дурачились, как молоденькие. Он скоро догнал ее, состроил влюбленные глаза, переводя дух, подступил совсем близко, она схватила его за плечо, но только чтобы надеть туфли.

«Давай-ка серьезно. Штефан не понимает пользы вашего проекта?» — спросила она.

«Все он понимает. Давно смекнул, зачем вы в Бебелове экспериментируете со своей суперфермой. Он, конечно, знает: если мы используем огромные площади Топи, то и работать нам надо не так, как раньше, значит, в один прекрасный день тут появится второй Бебелов, только, разумеется, крупнее и современнее, и тогда его герцогству конец, придется слезать с трона. Вот он и ерепенится».

«Ты поразительный человек, — сказала она. — Опять решил бросить вызов толстому Штефану».

«Верно, — улыбнулся он и добавил: — Ты меня, конечно, раскусила. Сама знаешь, у меня есть и очень личные причины».

Она притворилась дурочкой.

«Вот как?»

«Если я разделаюсь с Топью, если одержу победу, то здесь, в наших местах для животноводческого комплекса срочно потребуется человек с научной подготовкой, желательно доктор».

Она засмеялась и ласково потеребила его за нос:

«Что ж, раз так — давай!»

Они медленно зашагали домой через луга, на травы уже пала роса. Потом еще немного посидели рядышком на луговой ограде, глядя, как небо меняет окраску. В голубизне поплыли серые облака, горящие снизу алым пламенем, а над черноватым растрепанным лесом стеклянистой зеленью уже вставала ночь.

Розмари поежилась и поплотнее запахнула жакет.

«В шестидесятом году тоже создалась такая переломная ситуация, когда кто-то тебя шантажировал. Даниэль, отчего ты не пошел с повинной?»

В этот день они много любили и много смогли рассказать друг другу. Друскат был счастлив, а теперь как-то сразу замерз. Он спрыгнул с забора, долго стоял, отвернувшись, словно от холода обхватив себя руками и потирая ладонями плечи. «Спросила-таки, — думал он, — спросила сейчас, сейчас, когда больше никто этим не интересуется. Что ответить? Скажу, девочка была маленькая, когда умерла мать, что бы с нею стало? Всегда находится оправдание, откладываешь из года в год, в самом деле можно забыть. Розмари, я тебе уже однажды говорил, а может, только подумал: это случилось с совсем другим человеком.

В детстве я всегда боялся, что мне придется пережить что-то ужасное, непрерывно боялся. Однажды, на минуту, ненависть оказалась сильнее страха, тогда-то я и убил человека. Между тем прошло больше двадцати пяти лет, все эти годы я трудился ради жизни, в которой никому больше не придется никого и ничего бояться. Порой мне думается, если мой труд не способен возместить той единственной минуты, то мне это должно быть безразлично, но мне не безразлично.

Я был отверженным, и никому не понять, что для меня значило быть одним из многих единомышленников, товарищем. Ты знаешь, это не пустая фраза, и еще знаешь, что снова стать отверженным для меня равносильно смерти.

Что мне делать? Я не могу всю жизнь бояться шантажа. Я обязан прыгнуть. Может статься, я упаду, и все равно прыгать надо, я чувствую. Этим решится моя жизнь, и, может быть, я достигну берега».

Он повернулся к Розмари, взглянул на нее, но не сказал ни слова, только подошел и зарылся лицом ей в колени.

Возвращаясь в тот вечер в деревню, они не разговаривали.

За домом у Друската стоял белый «трабант». Розмари уже сидела в машине, как вдруг Друскат сказал:

«Ужасно трудно расстаться с тобой, я подъеду немножко, до шоссе?»

Она кивнула и открыла дверцу. Он сел рядом и, чтобы хоть что-нибудь сказать, начал расхваливать ее водительское искусство, но она вела машину вовсе не так уж хорошо, ей было грустно. На секунду она повернулась к нему лицом, и он увидел, что она пытается сдержать слезы.

«Остановись!»

«Нет».

Розмари ехала дальше, все время прямо, прямо.

«Чудесный был день, — помолчав, сказал он. — Я всегда рад, когда ты приезжаешь и вообще — что ты еще приезжаешь».

Не выпуская руля, она положила руку ему на колено, но не ответила.

У выезда на шоссе она остановила машину.

«Пора прощаться, Даниэль».

«Я уже говорил, что люблю тебя?» — спросил он.

Она слегка тряхнула головой.

«Но ты это знаешь?»

Розмари кивнула.

Друскат поцеловал ее на прощанье, потом вылез из машины и захлопнул за собой дверцу. Она опустила стекло, протянула ему руку:

«Счастливо, Даниэль», — и уехала.

4. Вот и полдень давно миновал. Друскат сидел за столом в кабинете прокурора, задумчиво помешивал давно остывший кофе, прислушивался к шагам в коридоре, к хлопанью дверей — служащие возвращались с обеда, Друскат все еще ждал. Страх пропал; он улыбнулся и откинулся на спинку стула.