Даниэл Мартин

Хотя я редко ходил в деревню за покупками и вообще за чем бы то ни было, многие жители старшего поколения помнили меня. Временами я мог слышать звон церковных колоколов, и этого было достаточно. Но как-то вечером, вскоре после того, как я обосновался там на свои три месяца, я отправился в деревенский паб купить сигарет. Один старик там знал меня. Он какое-то время — недолго — помогал ухаживать за огородом у нас, при доме священника в тридцатые годы, и я неожиданно, хоть и смутно, припомнил его лицо. В войну он исчез, вскапывал огород кто-то другой. Собственно Бен был сыном того кривоногого старика с анютиными глазками на шляпе с того поля военной поры, где мы убирали урожай. Теперь ему было за шестьдесят.

Я угостил его пинтой сидра и, поговорив, как положено, спросил, не работает ли он попрежнему в саду. Он принялся по-девонширски ломать комедию; на тяжелую работу он больше не годится, да он не знает, да поясница вот у него, надо бы еще у «миссус» спросить, может, он как-нибудь заскочит на велосипеде. Я заговорил о деньгах, но «спаси Господи, дело не в этом». Разумеется, дело было именно в этом. В Девоне всегда так — но я настаивал, он покачал головой в знак неодобрения моих безумств. «Теперь не то, что прежде, плата подскочила прямо ужас как», — чем аккуратно поддел и былую скаредность моего отца и суть теперешнего решающего фактора. Но, думаю, ему также до смерти хотелось посмотреть что эта странная заморская птица, «сын стар’го св’щенника Март’на», сотворил с фермой.

Он явился на следующий же день, как и обещал, и, увидев, в каком состоянии сад, щелкнул языком, хотя нашел, что дом и амбар отделаны что надо; выпил в кухне еще стакан сидра. Я сделал второй шаг, которого он ждал, существенное дополнение к местной кривой инфляции, и скрепил все, настояв на том, чтобы проезд на велосипеде входил в счет рабочего времени. Старый Бен умеет отличать дикие корневые побеги, когда он их видит, будь то розовый куст или древо жизни. Так я приобрел садовника с неполным рабочим днем. и довольно печальную историю из деревенской жизни. У них с женой, ее звали Фиби, не было детей; два его брата и сестра уехали из деревни; он выпивал. Позднее я узнал от Фиби, что будучи в подпитии, он к тому же впадал в буйство, и она уже дважды от него уходила. Отец мой, должно быть, знал обо всем этом, но вел себя как христианин; а, может, ему, как и мне, полюбился этот человек. Работал он медленно но очень старательно, был безукоризненно честен, несмотря на мучившего его дьявола, и нежно предан жене.

Я познакомился с ней лишь месяц спустя. Однажды он проткнул шину в своем велосипеде, и я подбросил их обоих, Бена с велосипедом, до деревни в своей машине. Когда мы подъехали, она болтала у ворот их крошечного домика с другой старушкой и упросила меня зайти на чашку чая. маленькая женщина с типичным девонширским лицом, моложе его, все еще сохранившая в облике что-то чуть-чуть девическое, по-беличьи любопытная несмотря на седину. Мне она сразу же понравилась, даже ее невинное любопытство: — «Бен говорит, вы все так красиво устроили мистер Мартин». Я сказал, что, может, оно и красиво, да грязно, и что я очень бы желал, чтобы не все девушки (я уже пытался найти себе кого-то) уходили теперь работать в Ньютон-Эббот. На это ничего не последовало, кроме обычных рассуждений по поводу упадка сельских нравов, но зерно пало, как видно, на добрую почву, поскольку через несколько дней Бен явился с предложением. Их сосед каждый день ездил в Ньютон на работу; он мог бы утром привозить их с Фиби, а вечером забирать на обратном пути. Она однажды работала прислугой и уберет старый дом, как полагается. Ей наскучило сидеть дома. По существу это была половина крошечного домика, скорее похожего на кукольный.