Даниил Андреев

Еще откровеннее письмо Морозовой: «Дорогая Татьяша, я не писал главным образом потому, что был загружен работой и каждый день после ее окончания был уже не способен ни на что. <…> Теперь на днях надо ехать к Чуковскому, но он живет в Переделкине, и я никак не могу собрать сил, необходимых на такую поездку. В Москве я за это время был один раз и потом едва донес ноги до Перловки. <…> Алла получила работу, приносящую мало денег, но неимоверное количество хлопот, разъездов и т. п. Она героически пытается совместить рисование плакатов, поездки в Москву, живопись (иначе ее выставят из МОСХа), уход за мной и хозяйство. В последнем огромную помощь оказывает Ир<ина> Усова, но через несколько дней она возвращается в Москву.

Настроение все время угнетенное…»⁶⁸³

Сыну Смирновых Андреев запомнился отчаянно курящим «дешевые крепкие пролетарские папиросы», с тронутыми табачной желтизной пальцами. «…Около его письменного стола всегда стояло ведро, полное окурков». И поскольку очень любил кошек, вспоминал Алексей Смирнов, «наши кошки все стаей собирались к Андрееву во флигель и постоянно сидели у него на спине, когда он писал, и спали на нем…»⁶⁸⁴.

Ирина Усова самоотверженно решила помочь, взяв на себя «возню с керосинками». Она, по ее словам, перенесла на это время отпуск, нашла в Перловке комнатушку поблизости от смирновской дачи. «К определенному часу они приходили ко мне обедать, после чего Алла уходила к себе, а мы с Даней отправлялись в ближайший лесок (Даня, конечно, босиком, несмотря на начавшиеся сентябрьские заморозки), расстилали одеяло, усаживались, и Даня читал мне свои “Миры возмездия”…»⁶⁸⁵

В солнечный день конца сентября Андреевы поехали к Чуковскому. Беседовали на верхней открытой террасе дачи. Корней Иванович, как всегда с гостями, был красноречив. На присутствовавшего при встрече поэта Льва Озерова Андреевы произвели впечатление людей изрядно намытарившихся. Портрет Даниила Андреева нарисован Озеровым через десятилетия, сквозь дымку времени и, очевидно, под воздействием стихов «смуглого поэта», прошедшего огонь, воду и медные трубы. Но портрет верен.

«Передо мной сидел незнакомый мне человек, необычайно привлекательный даже при незнании того, кто он и какова его судьба. Было сразу же видно, что этот человек много страдал. Более того, все его непомерные страдания соединились, сплавились, ссохлись и перешли в новое качество. Это качество можно было определить как сосредоточенную духовность. Как выход от великомученичества и долготерпения к победоносному владению собой, своей судьбой, к прозрению путей России и мира.

Не скажу, что взгляд Даниила Леонидовича был отрешен и не интересовался встречей у Корнея Ивановича. Нет, Даниил Леонидович был здесь, он не только присутствовал, но и молча был включен в происходившее действо. Более того, его молчание было говорящим, быть может, даже незримо влияющим на ход беседы. Есть редкие характеры среди людей, характеры, которые обладают не столько искусством, сколько силой влияния на присутствующих. Ученые пустили в ход словцо – биополе. Можно это назвать и по-другому. Взгляд Лермонтова, по свидетельству современников, был словом, был действием самым решительным. Даниил Леонидович молчал. Алла Александровна молчала. Я помалкивал»⁶⁸⁶.

Корней Иванович рассказывал о знакомстве с Леонидом Андреевым живописно и с пафосом, показал его письма. Помочь обещал и помог. Чуковский покорил Даниила Андреева: «человек очень добрый, отзывчивый и в высшей степени интеллигентный»⁶⁸⁷. Он передал ему повесть брата «Детство», с помощью Чуковского ставшую книгой. Вадим Андреев очень хотел издать ее на родине. Повесть – лучшее его сочинение. «Для меня самого знакомство с этой книгой имело очень большое значение, – писал Даниил брату. – В первый раз я уяснил себе трагедию чернореченского дома во всей ее глубине, многозначительности и сложности. Написана вещь превосходно…»⁶⁸⁸

В начале октября жизнь в Перловке осложнилась. «С наступлением холодов это местообиталище оказалось чревато рядом неудобств, – писал он Ракову. – Я из-за сердца могу ездить в Москву очень редко и только на несколько дневных часов. Каждая такая поездка – для меня целое предприятие. Зато Алла Ал<ександровна> героически мечется между Перловкой и Москвой, пытаясь продвинуть наши дела…»⁶⁸⁹