Данька дурачок

В этот миг уродка прыгнула, вцепившись зубами в руку с зажатой плетью. Зубы у Алёны оказались белые, ничуть не испорченные, ни один не выщерблен. Такими хоть орехи колоть, хоть хрящи раскусывать. Должно же и у уродки быть что-то на зависть чёрному люду. Вот этими безупречными зубами уродочка вцепилась в жирную руку старосты.

— Да чтоб тебя!.. — вскричал голова и, отпустив петлю, удерживавшую Даньку, саданул кулачищем под глаз Алёне.

Тут уже пришлось действовать освободившемуся Даньке. Какой он ни будь дурачок, но спускать начальнику, когда он лупит по сусалам девчонку, никак нельзя.

Данька прыгнул и, клацнув зубами, повис у старосты на второй руке.

Старшой, разом лишившийся возможности карать подвластных, орал, топотал сапожищами, тряс руками, отчего становилось только хуже. Старосте мог бы пособить подручный Митяй, но хитрый мужик догадывался, что с двумя юродивыми сцепляться не стоит, и предпочёл завизжать не по-мужски, и спрятаться куда подальше, чтобы потом сказать, что нигде он не был и ничего не видел.

Неизвестно, сколько бы времени продолжалось такое покусание, если бы острые Алёнины зубки не прокусили кожу на начальственной деснице, и рот Алёны не наполнился кровью. Уродка начала плеваться, разжала зубы, упав на землю, и кинулась наутёк. Данька, которого ничто больше не держало, помчался следом.

На улице никого не было, люди знали, что на конюшне происходит небывалая экзекуция и старались не попасть под случайную плеть. В этом плане, что люди, что собаки оказывались схожи.

Поравнявшись с полуразваленной сараюшкой, Алёна юркнула внутрь и растянулась на земле, негромко постанывая. Багровая опухоль заливала один глаз, превращая и без того уродливую личину в полное страхолюдство.

Данька присел рядом, провёл ладонью над битой физиономией и зашептал, разом доказывая всем, кто мог бы слышать, что, когда надо, умеет говорить.

— У киски болит, у собачки болит, а у Алёнушки заживёт, жирком заплывёт…

Лучше нет лекарства, хотя откуда взяться жирку у тощей побирушки?

* * *

Староста долго болел. Обе руки распухли и не слушались, никакие мази и примочки не помогали. Пришлось посылать в соседнее село за знахаркой. Целительница оглядела укусы, задрала подол и поссала на больные места. Прикрыла ветхой рединкой и сказала, что через день вернётся и довершит лечение.

По поводу случившегося объявила, что нечего было убогих обижать. В следующий раз может статься хуже. А пока ходи опасно — и будешь цел.

Это же было сказано Митяю, а через него и всем жителям села.

* * *

Селение, приютившее Даньку, было достаточно большим и могло бы без труда прокормить десяток безумных чудаков, но Даньке решительно не повезло. При взгляде на Алёну-уродку, всякому становилось ясно, что девка ненормальная, а такую просто жалеть. Вот Данька был росту высокого, фигуру имел соразмерную, черты лица правильные. Таким не подают, а запрягают в работу до полного изнеможения. А заработаешь ли что, это люди подумают.

Дело клонилось к осени, ночи стали прохладными, а тёплой одежды у Даньки не было, и дурачок не знал, где её взять. Не лучше обстояло дела и с провиантом. Если бы не уродка Алёна, делившаяся поданными корками, Данька начал бы голодать.

Покуда он сидел на какой-то приступочке и старался привести в порядок мысли, которым не давал воли. Стайка детей, мальчишек и девчонок, собралась вокруг Даньки. Вот уж кому было без разницы, как он выглядит, главное, можно прыгать и дразниться в своё удовольствие:

— Дурачок Данечка, дай нам пряничка!

Данька не обращал внимания на дразнилку. Он уже и сам привык называть себя Данькой-дурачком. Но тут в распевку прокралась небывалая нота: «Дай нам пряничка!» Брат и сестра погодки, такие, что не сразу скажешь, кто из них старше, прыгают, взявшись за руки и тянут: «Дай нам пряничка!» И такое нестерпимое желание этой сласти попробовать, что с ног сбивает и не даёт дышать.

Другие дети, пусть редко, раз в год, на Рождество, получают от родителей расписной пряник, а эти — никогда.

Страшное слово «никогда»; страшней одиночества, беспощадней смерти.

Данька сунул руку за спину, достал пряник. Тульский, печатный, испечённый с имбирём и патокой, сладкий-пресладкий. Разломил пополам, поперёк крылатого коня, протянул детям. Те первым делом сложили чести пряника, чтобы разглядеть выдавленную по верху фигуру.

Собравшиеся детишки мгновенно сообразили, что происходит и брызнули в разные стороны. Оставаться рядом, когда творится волшба, опасно. Лишь один, высокий и толстый, никуда не делся. Он быстро шагнул к двойняшкам, вырвал оба куска.

— А ну, давай сюда!

— Пряничка захотелось? — пропел Данька. — Сейчас тебе будет пряничек!

Пел Данька молча, но самый вид дурачка, оскаленные зубы говорили яснее ясного.

— Ы!.. — пробормотал толстяк. Пряник он отдал безропотно и бежать пустился быстрее всех. Остались только двое ограбленных.

Данька вручил им по половинке пряника и прошептал негромко, но отчётливо:

— Пряник ешьте поскорей, пока он свежий. Засохнет — будет не пряник, а сухарь. Да и отнять могут.