Данте

И в самом деле, одновременно с предводителем белых в Пистойе, Тосолати дельи Уберти, в качестве посланца кардинала да Прато в лагере объявился молодой, но вполне способный капеллан, чтобы уведомить собравшихся предводителей о планах своего господина.

— Высокочтимый господин кардинал, — сказал он, — чрезвычайно возмущен упрямством флорентийцев. Хотя проклятие, которое он наложил на Флоренцию перед своим отъездом, немедленно претворилось в жизнь в виде ужасного пожара, эти упрямые флорентийцы не пожелали усмотреть в этом перст Божий. Поэтому господин кардинал не видит иного способа, как принять новые меры для приведения непослушных сыновей к покорству.

Предводители белых изгнанников дружно кивали. Они были целиком и полностью согласны со взглядами и намерениями господина кардинала.

Духовный посланник с важной миной на лице продолжил свою речь, изложив план военной кампании князя церкви:

— Господин кардинал отправился в Перуджу, чтобы заручиться у Папы одобрением собственных планов. Ведь вам известно, что в настоящее время святой отец Бенедикт Одиннадцатый находится в Перудже. Желанное одобрение уже получено. Двенадцать предводителей флорентийских черных, в том числе Корсо Донати и Россо делла Тоза, приглашены его святейшеством к папскому двору, так что Флоренция будет лишена всех военачальников, которые могли бы ее защитить. Этим моментом и нужно воспользоваться для того, чтобы атаковать город объединенными силами и захватить его врасплох. Но об этом с вами будет говорить сам мессер Тосолати.

Руководитель Пистойи взял слово. Это был человек высокого роста с энергичными чертами лица, в глазах которого светилась гордость, говорившая о знатности происхождения.

— Да, друзья, план, разработанный господином кардиналом, настолько блестящ, что сделал бы честь любому полководцу. Как только город лишится своих признанных военных лидеров, мы все, белые и гибеллины из Тосканы и Романьи и я со своими пистойцами, приходим в движение. Встречаемся мы двадцать первого июля, в день Марии Магдалины, поблизости от Флоренции, в Ластре. К нам присоединится граф Фацио из Пизы со своими четырьмя сотнями всадников. Если не случится чего-то непредвиденного, план будет осуществлен.

Слова обоих высоких персон, сделавших столь важное сообщение, были встречены с большим воодушевлением. Тут же было решено хранить все сказанное в строжайшей тайне и позаботиться о пунктуальном исполнении всех приказов.

Флоренцию вскоре ожидали мрачные времена.

На протяжении нескольких дней Камбио да Сесто и его жене не давали покоя какие-то тяжкие думы. Хотя со времени грандиозного пожара, случившегося во Флоренции, Лючия чувствовала себя подавленной и какой-то безучастной, в конце концов и ей бросилась в глаза странность поведения родителей. Но она убеждала себя, что отец, вероятно, понес в результате свалившегося несчастья коммерческие убытки, поскольку многие из его должников лишились своих состояний и поэтому оказались не в силах с ним расплатиться. Однако, по мнению молодой девушки, потери семьи были не столь велики, чтобы серьезно ухудшить их материальное положение.

Как-то Лючии понадобилось зайти в одну из комнат, и она очень удивилась, услышав оттуда непривычно строгий голос матери:

— Не входи, Лючия!

Девушка тут же прикрыла только что открытую дверь, но этих считанных мгновений ей оказалось вполне достаточно, чтобы увидеть картину, явно не предназначенную для ее глаз. Можно ли было в такое поверить или увиденное объяснялось каким-то недоразумением? Но нет, последнее было исключено! Лючия видела это собственными глазами — ее мать, эта красивая, статная, благовоспитанная женщина, была в объятиях какого-то монаха!

Девушка чувствовала себя совершенно сбитой с толку. То, что она невольно увидела, ошеломило ее. Во Флоренции, правда, ей не раз приходилось слышать о том, что некоторые женщины обманывают своих мужей, но таких прелюбодеек все презирали, и Лючия скорее бы поверила в наступление конца света, чем в то, что такая уважаемая, достойная женщина, какой считалась ее родная мать, способна сидеть в объятиях постороннего мужчины, да к тому же еще в рясе святого Франциска! Неудивительно, что Лючии запретили входить!

И как только небеса не обрушились на землю при виде такого святотатства?!

Лючия неверной походкой направилась в свою комнату, как вдруг услышала у себя за спиной шаги. Она удивленно обернулась и… увидела свою мать!

Свою мать, нарушившую святые узы брака!

Не произнося ни слова, супруга сера Камбио испытующе вгляделась в невинные глаза дочери, в которых отражались печаль и потрясение, и тихо сказала:

— Я знаю, что ты подумала, Лючия! Пойдем со мной!

Донна Джудитта вернулась в злополучную комнату, Лючия — за ней. Монах в коричневой рясе все еще находился там. Лючия украдкой взглянула на него, затем, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, вгляделась как следует в его лицо и… громко рассмеялась!

— Как, это были вы, отец?!

Купец ответил с напускной обидой:

— Конечно же я, а моя дочурка уже Бог знает что подумала, и о ком? О своей собственной матери!