Данте Алигьери

Первую мысль — прикинуться безвестным пополанином — он отверг сразу. Слишком уж не вязался с этой ролью костюм для папской аудиенции, хотя он и сильно поистрепался в дороге. А называть свое имя опасно — мало ли какой приказ мог отдать Корсо?

— Я с посланием к господину нашему, Валуа, от мессира Донати. Верно ли, что принц расположился в том палаццо за рекой?

— Верно, — отвечал стражник, — проезжайте.

Алигьери еле удержался от желания пустить лошадь в галоп. Отъехав на безопасное расстояние, в последний раз оглянулся на родной город. Он покинул его вовремя — у ворот кипела свалка. Доносился характерный звон клинков, слышались отчаянные крики. В сгущающихся сумерках было невозможно понять, что именно там происходит, да это уже и не волновало изгнанника. Он свернул на старую болонскую дорогу и поехал в направлении горы Фальтероны.

Никогда еще ему не доводилось бывать одному на ночной дороге. Она оказалась светлой из-за почти полной луны и какой-то нереальной, словно картины из его фантастических снов, которые он часто видел в молодости. Они исчезли, когда он стал политиком. Сейчас, лишенный всего самого дорогого, он будто снова возвращался к себе.

Серебристо поблескивал склон Фальтероны. У подножия горы залегла абсолютная тьма старого леса. Дорога шла туда. Интересно: водятся ли в нем дикие звери?

Небольшой, причудливой формы куст у опушки напоминал фигуру согнутого человека. Алигьери подъехал ближе, куст пошевелился и распрямился. Теперь среди веток и впрямь кто-то стоял, кто-то очень знакомый.

— Луций, — прошептал Данте, — почему я не удивлен?

— Здравствуй, мальчик, — сказал странный птичник, поднимая к небу пустую клетку. — Теперь ты убедился, насколько душа привыкает к тюрьме. Твоя дверка распахнулась, а ты продолжаешь сидеть нахохлившись. Один раз ты уже предал себя, неужели повторишь ошибку и сейчас?

— Что ты предлагаешь мне? — с ужасом спросил Алигьери. — Неужели продать душу?

Бельмо птичника сверкнуло в лунном свете:

— Я не покупаю души, я лишь прикармливаю их и ловлю.

— Но ловцом человеков называл себя Христос.

— Что ты! — усмехнулся Луций. — Куда мне до человеков. Мне хватает маленьких птиц. А человеки — они приходят сами и просят, и покупают, но не всё можно купить… Главное, что они могут сделать, это освободить свою птицу, но мало кто может это сделать, потому что трудно понять, где она сидит.

Данте спрыгнул на землю и подошел к кусту.

— А где сидит моя птица? — еле слышно спросил он.

— В большой власти, — прозвучал ответ, — потому ты так рвался в политику. Но это путь в клетку. Твоя власть в поэзии.

— Странно слышать от тебя такие слова. Разве не Бог дал мне поэтический дар?

— Разумеется. И Он не терпит, когда человек зарывает свой талант в землю.

— Но кто же тогда ты? — пораженно спросил Данте. — Неужели мой ангел-хранитель?

Луций помолчал. Аккуратно поставил клетку на землю и с достоинством промолвил:

— Врать не буду. Нет. Не он.

— Тогда зачем?..

Луций помолчал, повернулся к собеседнику красивым римским профилем:

— Мне нравится, когда люди исполняют свои желания, когда они упиваются своей силой и преображают мир. А Бог — он же дает им выбор.

— Послушать тебя — так все, кто совершает нечто значительное, — идут по пути дьявола.

— Я вовсе так не говорил, — обиделся птичник. — Если хочешь, я вообще сейчас уйду, а этот лес кишит хищниками, и ты не доживешь до утра. Такой выбор у тебя тоже есть.

— Как ты смеешь мне угрожать! — воскликнул Данте, надвигаясь на обнаглевшего собеседника, и осекся. Никакого Луция не было. В лунном свете чуть шевелились от ветра ветви куста, отбрасывая на землю причудливые тени. Рядом чернел лес.

Вдруг совсем близко раздался волчий вой. Данте показалось: что-то мелькнуло у опушки. Лошадь испуганно всхрапнула. Он задумался: как поступить дальше? Дорога шла как раз в сторону зарослей. Может, вернуться? Но позади — Большой Барон со своими головорезами. Он охотно расправится со своим врагом, не дожидаясь суда. А главное — пострадают Пьетро, Якопо и маленькая Антония. Они — лишь наполовину Донати, и их жизнь висит на волоске. Поэтому их отцу лучше скрыться, не напоминая о себе. Впереди же, за лесом — владения графа Гвиди, который не относит себя ни к черным, ни к белым, ни к гвельфам, ни к гибеллинам. Зато разбирается в поэзии не хуже папы римского.

Папа Бонифаций… это он поддержал разбойника Корсо и создал во Флоренции хаос, это из-за него у Алигьери теперь нет ни дома, ни семьи, ни родины.

Ненависть прибавила ему решимости. Не раздумывая больше, он погнал кобылу в лесную черноту.