Данте Алигьери

На дрожащих от страха ногах мальчик поднялся из кухни в кабинет отца. Патер находился в превосходном расположении духа. Он сидел за своим любимым резным столиком, потягивая вино из кружки и рассказывая соседу Гвидо о Божественном Промысле.

Вообще-то провинившимся детям следовало подходить к отцу без свидетелей, но присутствие постороннего давало надежду на снисхождение. Данте притаился за дверью, собираясь с силами.

— Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут, — гудел голос Алигьери-старшего, — видишь, все сказано в Писании. Совпадений не бывает.

— Я говорю не о совпадениях, — возразил сосед, — те случаются, когда не ждешь. Но казнь Строцци трудно назвать неожиданной.

Алигьеро усмехнулся:

— На то и рука Господня, чтобы вести путями закономерности тех, кто достоин этого.

Последние слова явно задели гостя.

— С каких это пор лихоимцы стали особенно достойны? — пробормотал он немного невнятно.

Хозяин, однако, и не думал смутиться:

— Вовсе не достойны. Ибо сказано в Писании: «…не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником или лихоимцем… с таким даже и не есть вместе»[13]. Угощайся, кстати. Этот цыпленок особенно хорош с кардамоном.

Дуранте, вновь погрузившийся в тяжелые мысли, забыл, что он прячется, и громко шаркнул башмаком.

— Кто там?! — крикнул отец.

Прятаться дальше стало бессмысленно. Мальчик вошел и решительно протянул на ладони пять коралловых шариков:

— Вот. Я нашел их под лестницей.

Жесткая рука патера схватила его за подбородок:

— Когда нашел? Сейчас?

Сын, преодолев искушение кивнуть, тихо ответил:

— Несколько дней назад. Я их спрятал. Вдруг сестрица проглотит. Или подметут.

— Почему не принес мне сразу?

— В тот день вы были заняты. А потом я уже боялся.

— Чего боялся?

— Ну… они ведь дорогие, наверное. Вдруг вы бы подумали, что я украл.

— А теперь больше не боишься? — хохотнул отец.

— Боюсь, — ответил Данте, — но адские муки страшнее.

— Молодец! — Алигьеро, отпустив подбородок, взъерошил сыну волосы и гордо сказал: — Вот какой у меня первенец!

Отпил еще вина и велел мальчику:

— Забирай их себе. Особой ценности они не представляют, а тебя нужно наградить за твою честность.

Так коралловые шарики остались у Данте. В летние праздничные дни он часами играл с ними в крохотном садике между домами. Там росло два деревца — лимонное и апельсиновое. Под одним из них мальчик вырыл небольшую ямку и с помощью конуса из куска грубой кожи придал ей форму перевернутой пирамиды. Глинистая почва не позволяла его творению осыпаться. На стенках Данте разместил на разных расстояниях четыре мелких шарика, а в сужающуюся воронку положил большой. Это была Земля, а вокруг нее ходили планеты. На закате, когда город затихал, мальчик садился на корточки и долго неотрывно смотрел в темную ямку. Ему казалось, будто он владеет целым миром, подобно Богу…

* * *

…Мы можем нарисовать портрет Алигьеро Алигьери лишь приблизительно. Но все же контакта с сыном ему явно не хватало, иначе бы наш герой был добрее к своему родителю. В то же время он поместил ростовщиков в своем аду в один круг с содомитами и богохульниками не из-за обиды на отца, а по другой причине. Церковь в те времена называла ростовщичество противоестественной деятельностью — «contra natura», то есть «против природы», противоестественной, как и однополую любовь и оскорбление Творца. Существа, «пренебрегшие самой природой», вот за кого почитались в христианском мире XIII века люди, дающие деньги в рост.

Что касается няньки Паолы, то никаких сведений о таковой нет, но в зажиточных аристократических семьях дети сразу же после рождения отдавались кормилице, и потом до семи лет родители не особенно интересовались ими. Поэтому маленькие аристократы часто мелькали где-нибудь возле прислуги.

Конечно, какая-то нянька у Данте была, и с очень большой долей вероятности она имела с воспитанником более доверительные отношения, чем законная родительница, в данном случае — мачеха. Интересно, что в семьях с родной матерью расклад оставался примерно таким же, если еще не хуже. Дело в том, что к детям в средневековой Европе относились совсем не так, как сейчас. Детства в современном понимании не существовало. В бедных семьях ребенка как можно раньше заставляли работать, ведь содержать лишний рот было накладно. Но и при богатых родителях беззаботности малышам не доставалось.