Данте Алигьери

На этот вопрос дал прекрасный ответ русский философ Александр Доброхотов в своей книге «Данте», которая вышла в 1990 году в московском издательстве «Мысль» в серии «Мыслители прошлого»: «Данте как мыслитель — не такая уж бесспорная тема. Его мировоззрение детально изучено и истолковано в бесчисленных научных трудах, его роль в мировой культуре представляется достаточно отчетливо, но когда мы читаем обстоятельную многотомную историю литературы, то узнаем из нескольких абзацев, что у Данте была своя философия, отразившая те или иные тенденции Средневековья, когда же обращаемся к истории философии, то узнаем, что Данте велик как поэт, выразивший идеи философов на языке литературы. Роль иллюстратора средневековой философии не совсем вяжется с тем влиянием, которое Данте оказал на умы последующих столетий. Не теряем ли мы что-то, оставляя Данте без «места» в истории философии? Во всяком случае, требуется большая точность в постановке основного вопроса нашего исследования — о философии Данте. Данте-философ легко может быть скрыт в тени своего литературного величия или же сведен к идее и источникам предшествующих времен. Чтобы избежать этого, надо очертить сферу поисков».

Продолжим нашу реконструкцию событий жизни Данте и поиск смысловой мотивации его поступков.

* * *　

…Все еще пытаясь завершить ненавистный сонет, Алигьери ехал к Гвидо Кавальканти. Лошадь, будто чувствуя метания своего хозяина, постоянно пыталась свернуть не туда, куда нужно.

Навстречу попалась компания подвыпивших ремесленников, они распевали песни. Один что-то крикнул вслед. Данте невольно обернулся и с опаской посмотрел на лошадиный хвост. Ему туг же сделалось неприятно на душе. «Что бы там ни случилось, никто не посмеет срыть жилище потомков доблестного Каччагвиды!» — прошептал он и сжал зубы.

В доме Кавальканти собралось в этот раз особенно много дам. Только Беатриче среди них не было. Данте не решился спросить о ней, чтобы не выдать себя. Зато Джованна-Примавера, увидев его, вся прямо расцвела в ожидании комплиментов.

Он откровенно скучал. Все происходящее — новые канцоны Гвидо, разговоры о высоком — все казалось бессмысленным. Кавальканти подошел к нему с кубком:

— И чем порадует сегодня наша восходящая звезда?

С уст Алигьери чуть было не сорвалось нечто не вполне куртуазное. В этот момент у входа прозвучал знакомый милый голос:

— Простите меня за опоздание. Отцу сильно нездоровилось нынче.

Вне всякой связи в уме у него почему-то завертелись строки, сочиненные еще в отрочестве:

…Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»

Его охватило странное чувство, будто сама память смутилась тем далеким воспоминанием. Тут же ощущение стало образом, и все услышали:

Все в памяти смущенной умирает —
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне Бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»

Лицо мое цвет сердца отражает.

Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает.
Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»

И чья душа в бесчувствии застыла,

Тот не поймет подавленный мой крик…[42]

Ему рукоплескали, одна из дам даже бросила к его ногам розу.

— Когда ты успел сотворить такое чудо? — подивился Кавальканти. — Еще вчера мы слышали твои жалобные речи о покинувшей тебя музе.

— Музы капризны и непредсказуемы, — отшутился Алигьери, — не далее, как сейчас, она соизволила вернуться, даже можно сказать, настигнуть…

Гвидо засмеялся:

— Меня ты не обманешь. Это не импровизация, любезный друг, такие строки требуют тщательной работы. Но превосходно, право, не ожидал.

Чтения закончились, и гости вышли во внутренний дворик — глотнуть свежего воздуха и поделиться впечатлениями. Все хвалили новое сочинение Данте, а он искал предлога остаться одному, чтобы записать свою удачу и взглянуть, как смотрятся строки на бумаге, не обмануло ли его чувство. Но как проделаешь это незаметно, находясь в чужом доме? Вон там у розовых кустов не толпятся докучливые гости. Можно постоять в тишине и хотя бы заучить этот, будто с неба слетевший сонет.

Шаги ее были удивительно легки, он чуть не вскрикнул, услышав знакомый голос совсем близко.

— Это чудесно! Всем так понравилось, но я… — Беатриче замялась. — Видишь ли, я точно знаю, что ты можешь гораздо лучше. Не обижайся.

И снова действительность, надув паруса, неудержимо поплыла куда-то… Далеким зрением он видел перед собой недавний сон, где мудрая девочка сидела в окружении ангелов. Ближнее показывало щеки взрослой дамы под густым слоем белил и румян. Но шея не утратила той детской беззащитной тонкости.

Однако, черт возьми, она ведь только что задела его писательское самолюбие!