Данте Алигьери

— Конечно! — кивнула Джемма. — Это ведь свежая кровь. Иногда от таких браков рождается уважаемая династия. Вот, например, Черки. Они же вообще из деревенских, а смотри, какого влияния добились.

— Так, может, послать сватов к Пекоре? — нерешительно предположила подруга; вообще-то она не предполагала такого развития событий.

— Уже наверняка кто-нибудь послал, — предположила Джемма. — К сожалению, я не смогу стать женой этого почтенного человека, я ведь просватана.

— И что?! — Лаиса не удосужилась скрыть презрение. — Ты уже с шести лет просватана и…

— И через три недели у меня свадьба, — скромно вставила дочь Донати.

Лаиса так и села. Наверное, полминуты она хлопала глазами, не в силах произнести ни слова. Потом напустилась на Джемму:

— Как ты могла ничего не сказать мне — твоей лучшей подруге?! С чего это он вдруг вздумал жениться? Ты ходила к колдунье? Скажи — ходила? Я все равно узнаю!

— Не кричи, кариссима, — Джемма сладко улыбнулась, — я ведь тебе все рассказала и даже приглашаю на свадьбу, если, конечно, твой благоверный не испортит твоей красоты накануне торжества. А женимся мы, потому что пришло время. Я дождалась его. Так всегда бывает с теми, кто уповает на Господа.

Умирая от любопытства, Лаиса помчалась к Джованне:

— Говорят, Алигьери женится?

— Что ж тут удивительного? — с грустью ответила та. — Все женятся. А он уже давно был обручен.

— Но ведь он не чувствовал особой склонности к невесте, даже избегал ее? — полувопросительно произнесла Лаиса.

Собеседница вздохнула:

— Ах… если бы люди женились по любви…

…Стояло ясное осеннее утро. По переулкам прятались глубокие синие тени, хранящие ночной холод, но солнце светило по-летнему горячо. Можно было легко вспотеть под его лучами и тут же замерзнуть, отойдя в тень дерева или здания.

У церкви Сан-Пьер-Скераджо толпился народ, стояли лошади и повозки. Свадьба известного поэта, наконец-то соизволившего соединиться со своей невестой, с которой он был обручен много лет назад, стала новостью номер один для горожан. Любопытство подогревали многочисленные слухи. Говорили, будто Данте повредился в уме от несчастной любви, поэтому долго не мог жениться; что он не собирался связывать себя узами брака, но промотал все состояние, залез в долги и нуждается в деньгах Донати; что он язычник из секты Гвидо Кавальканти и свадьба для отвода глаз. Оттого помимо гостей и соседей на церковной площади собралось столько зевак, что гонфалоньер был вынужден напомнить о регламенте флорентийской коммуны: приглашать на бракосочетание не более ста человек. После этого стража начала разгонять любопытствующих, правда, очень вежливо, чтобы, не дай бог, не перепутать их с гостями и не оскорбить какого-нибудь важного пополанина.

Лаиса как подруга невесты уже стояла в церкви неподалеку от брачующихся. Ее грызла зависть. Эта Джемма целых восемь лет после обручения наслаждалась беззаботной молодостью. А теперь она стоит рядом с известным поэтом и лучится свежестью, тогда как Лаиса до смерти утомлена грубостью мужа и нескончаемыми заботами о детях. Неужели удачливой Донати Бог к тому же пошлет семейное счастье?

Лаиса пытливо вглядывалась в лицо жениха, пытаясь разобраться в его чувствах к невесте, но они оба хранили непроницаемое выражение лица, будто специально сговорившись помучить Лаису.

— Дуранте дельи Алигьери! — послышался голос священника. — Желаешь ли ты взять в жены Джемму… Донати и сохранять ей верность в счастии и несчастии, в здравии и болезни?

Повисла тишина. Весь храм напрягся, задние ряды поднялись на цыпочки, чтобы разглядеть происходящее у алтаря. А там ничего не происходило. Жених, задрав голову, внимательно рассматривал фреску с изображением Страшного суда. Невеста излучала спокойствие.

«Вот так-то! — подумала Лаиса. — Бог не любит гордецов! Сейчас уйдешь, милая моя, обратно к отцу, опозоренная на всю Флоренцию…»

— Сын мой! — встревожился патер. — Ты слышишь меня? Отвечай: желаешь ли ты взять в жены…

— А? — Данте будто проснулся. — Нуда, конечно… желаю.

После венчания начался свадебный пир на площади перед домом новобрачного. Согласно обычаю молодая жена на этом пиру должна была сильно ограничивать себя в еде, почти голодать, изображая волнение, охватившее невинную девушку накануне перехода в новое качество замужней дамы. Джемме не пришлось особенно стараться — под неусыпным взором любимой подруги кусок не лез ей в горло. Посидев чуть-чуть за столом, она возвратилась в родительский дом — так было принято, — а пир длился еще три дня. Затем гости отдохнули пару дней и приготовились переместиться для второй части действа в дом Донати. Флорентийский обычай велел новобрачной разыгрывать комедию, изображая ужас перед приездом супруга. Родители должны были возвестить ей о его прибытии, а сами — удалиться из дома, оставив дочь официально первый раз наедине с мужем. После этого он забирал молодую жену в свой дом окончательно.